Рассказы фанатов

О вреде телефонов.

Автор: ВолчиЦЦа

Ранним субботним утром Пауля подло разбудил разрывающийся на части телефон. Первой осознанной мыслью герра Ландерса в то утро было желание задушить того, кто находится на другом конце провода тем же проводом. Мельком глянув на определитель номера, Пауль убедился, что звонит ему Тилль, а значит, приятным мечтам об удушении сбыться не суждено, потому что проще перекрыть кислород десятилетнему тополю, чем пытаться задушить настырного вокалиста. Сняв трубку, Пауль с секунду поразмышлял что бы такое обидное сказать Тиллю, чтобы тот сразу осознал глубину своего морального падения, но, увы, так ничего и не придумал. Пришлось ограничиться банальным «але».
- Сам але, - раздался из трубки веселый голос неунывающего фронтмена.
- Шутить изволите? - сквозь зубы процедил Пауль, прижимая трубку щекой к плечу и пытаясь одеться.
- Слышь, Чебурашка, ты же, вроде, в России одно время жил? – деловито осведомился Тилль.
- Так ты будишь меня в несусветную рань только для того, чтобы узнать подробности моего темного прошлого?! – потихоньку начал закипать гитарист.
- А что? – Тилль старательно изобразил Наивный Голос Новорожденного Зайчика.
Пауль глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, и неожиданно поймал себя на том, что в последнее время слишком часто задумывается об убийстве. - Да нет, ваше величество, ничего, конечно. Я, безусловно, безумно рад тому, что вы соизволили осчастливить меня своим звонком в… - быстрый взгляд на часы - …в 7 утра, но не соблаговолите ли вы пояснить, чем я обязан столь трогательному вниманию к моей скромной персоне, даже не дерзающей постичь заоблачные выси вашей мудрости, коя, без сомнений, и сподвигла Вас потревожить меня в это раннее утро?
- Ух ты, - восхитился Тилль, - сам понял, что сказал?
Пауль еще раз вздохнул и попытался сказать то же самое, только снисходя «до уровня интеллекта некоторых»:
- Чего надо?
- Пауль, ты мне очень, поверь, просто ОЧЕНЬ нужен, - перешел на драматический шепот вокалист, умудрившийся в одно слово ОЧЕНЬ вложить такую гамму чувств, что Пауль сразу понял – последствия отказа ему не понравятся. Вряд ли его тут же оставят в покое и пожелают приятных снов, скорее приедут и побьют. Поэтому ничего не поделаешь, партия сказала «надо», значит, надо… Придется вылезать из уютно-теплой постельки, одеваться, умываться и тащиться на улицу в серую сырость германского утра. Представив себе эту картину, Ландерс вздрогнул.
- А то я обижусь, - угрожающе добавил Линдеманн, который Паулевских вздрагиваний, конечно, не услышал.
Пауль понял, что все пути к отступлению отрезаны - обижать фронтмена явно не стоило. Потому что когда он обижался, он злился, а уж когда он злился…
- Буду, - пообещал Пауль и повесил трубку.

Следующим в то утро пал жертвой вокалиста Рихард. Когда телефон зазвонил у него в квартире, соло-гитарист вяло открыл один глаз и первым делом произнес нехорошие слова в адрес покойного Александра Белла, который, «гад такой», изобрел «это чудовище», которое сейчас подпрыгивало на Рихином столе и звенело, звенело, звенело… Круспе-Бернштайн всегда ненавидел ранние телефонные звонки. С одной стороны, хотелось спать, но с другой, остатки совести настоятельно рекомендовали взять трубку. В конце концов гитарист вспомнил подхваченный где-то слоган «Ударим крепким сном по мукам совести!» и, сладко зевнув, перевернулся на другой бок. Но кто-то настырный проявил поистине ослиное упрямство и у Риха зазвенел еще и мобильный. Наконец до гитариста дошло, что поспать ему не дадут в любом случае, поэтому есть смысл встать. - Ну и кто же меня так хочет? – сонно произнес в трубку лидер-гитарист.
- Я, - коротко просветил его Тилль.
- Неееет, - простонал Рихард.
- Да, - из чувства противоречия не согласился фронтмен.
- Вон пошел, - обиделся гитарист.
- А фигли? – конкретизировал Тилль.
Рихард подумал и решил, что «содержательный» диалог пора закруглять.
- Чего звонишь? – поинтересовался он.
- Рих, ты мне нужен, - проскулил в трубку вокалист.
Повисло напряженное молчание.
- Эй, ты что, опять уснул? – недовольно осведомился Линдеманн.
- Тилль… Я, конечно, все понимаю, - наконец справился с потрясением Рихард, но, увы, должен сообщить, что не разделяю твоих чувств и к тому же женат.
- Рихард! – аж поперхнулся фронтмен.
- Но ты не расстраивайся, - поспешил успокоить его гитарист. - Вон на Пауля обрати внимание, он у нас парень холостой…
- РИХАРД!!! – Тилль с легкостью оправдал свою подпольную кличку «тиранозавр», зарычав так, что в Рихардовской квартире с потолка посыпалась побелка.
- Ну-ну, не стоит так переживать, - продолжил утешать друга Рих.
Тилль немножко позадыхался от возмущения, поизображал попытки умереть от шока, повспоминал собственноручно написанный «Словарь немецкого мата», но потом, сделав скидку на туго (спросонья) соображающий мозг гитариста, пришел к выводу, что грешно смеяться над больными людьми. - Герр Круспе-Бернштайн, я имел в виду только то, что в данный момент нуждаюсь в вашем присутствии. В смысле, мне нужно, чтобы ты приехал, - подчеркнуто вежливо пояснил вокалист.
- Ффу… - облегченно выдохнул Рих, - а я-то думал…
- Жду…котик, - хихикнул Тилль и повесил трубку.

…Шнайдер, как ни странно, был уже на ногах. Кристоф задумчиво рассматривал любимый фикус, который вчера соизволил потерять листочек. Этот факт очень беспокоил ударника, поэтому звонок телефона он сначала просто не заметил, а потом решил проигнорировать как общественно вредный элемент. Как бы не так. На восьмой минуте непрерывного трезвона Шнайдер раздраженно приподнял левую бровь. На десятой – правую. На пятнадцатой минуте брови у ударника кончились и ему пришлось-таки взять трубку.
- Я вас внимательно алё, - задумчиво пробубнил Кристоф.
- Крис…
Ударник поморщился.
- Шнай… - можно подумать, что трубка это уловила. - Шнайдер… Шанюшка…
- Я занят. Изложите свою просьбу в письменном виде в трех экземплярах и положите на стол моей секретарше, возможно, я приму ее к рассмотрению. И вообще – меня нет дома, с вами говорит автоответчик, - попытался соврать Крис, нутром почуявший неладное.
- Не верю, - процитировал Станиславского Тилль, - Кристоф, твои жалкие отмазки не принимаются, чтоб через пять минут был у меня, слышишь?!
- Не могу, - Крис явно забыл основное правило, выученное всей группой как «Отче наш» – никогда не спорь с Тиллем, себе дороже.
- Шнайдер, неприличное слово «нет» делает меня грустным, - мягко напомнил о возможных последствиях отказа вокалист.
- Аааа, черт с тобой. Приду, - раздраженно бросил Кристоф, прикидывая, успеет ли он по пути забежать в обожаемый им магазин «Ваш сад». Выходило, что не успеет… Вздохнув, Шнайдер начал собираться.

Безропотного Оливера Тилль уговорил довольно быстро. Басист вообще редко с кем-либо спорил, предпочитая «жить дружно». С Флейком возникли некоторые проблемы, клавишник выпрашивал время на то, чтобы «принять ванну и выпить чашечку кофе». В конце концов рассвирепевший Тилль клятвенно пообещал немедленно приехать к Флейку и лично навести у него в квартире нехороший шухер. Наконец, клавишник был уломан, дожат, положен на обе лопатки и призван «к ноге».
Последний раз за это утро положив трубку, Тилль устало вздохнул и, удовлетворенно потирая руки, начал поджидать одногрупников…

Группа тем временем, побивая рекорды скорости и игнорируя правила дорожного движения, мчалась к вокалисту, лихорадочно раздумывая, что же такого страшного могло случиться. Каждый понимал, что, несмотря на свою эксцентричность, Тилль никогда не стал бы будить их в такую рань по пустякам. «Должен же он понимать, что я лег-то всего полчаса назад», - проносилось в голове Пауля, в то время как сам Пауль проносился по тротуару мимо Линдеманновского дома. Почему по тротуару – понятно, так короче и быстрее. А вот почему мимо, не знал даже сам гитарист. «Тилль, конечно, шутник, но если это очередная его глупая выходка…», - сладострастно перебирал в уме виды казней Рихард. «Идиотское растение», - Шнайдер почти отчаялся запихнуть фикус в машину. Флейк с Оливером как товарищи обстоятельные тем временем стояли возле Тиллевского дома и спокойно беседовали, поджидая остальных. В этом и была их отличительная особенность – в то время пока остальные создавали «минимум действий, максимум понта», Ридель и Лоренц тихо, неспешно и по правилам успевали везде первыми. Наконец, до Пауля дошло, что «кажется, я сегодня здесь уже был», Рихарду надоели прогулки на свежем воздухе, а вконец обозленный Шнайдер лично сломал фикус. Встретившись возле Тиллевского дома, группа начала думать, что она тут делает и зачем их, собственно, позвали.
- Надеюсь, тот случай с депрессией не повторится? – вздрогнул Флейк.
- Ну как тебе не стыдно, - укоризненно посмотрел на него Пауль, - ты же прекрасно знаешь, что тогда Тиллёк просто был пьян, а это его полностью оправдывает.
- Ну ничего себе! – возмутился клавишник, - Значит, тебе понравилось, когда Тилль вот также созвал нас посреди ночи и долго жаловался, что «она меня совсем, совсем не любит». А когда я спросил «кто?», он вдруг начал обличающе тыкать в меня пальцем и орать: «Твоя кошка!»
- А по-моему, так было прикольно, - захихикал Рихард.
- А помните, - вступил Шнайдер, - когда у Тилля не писались стихи, он созвал нас всех к своему, как он выразился, «смертному одру» и просил облегчить его страдания.
- Да! - захохотал Пауль, - а ты решил, что он просит себя добить.
- А еще, - припомнил Оливер, - он как-то впал в дикую депрессию из-за того, что увидел в метро надпись «выхода нет» и воспринял ее как призыв броситься под колеса от жизненной безысходности.

В общем, группа еще с час проторчала на пороге дома, перебивая друг друга, причем каждый монолог начинался со слов «а помните…», после чего припоминались Тиллевские чудачества и раздавался дружный хохот. Но всему приходит конец, через час у Шнайдера зазвенел мобильник и нервный голос вокалиста напомнил о возможности применения грубой физической силы в случае задержки еще хоть на пять минут. Кроме того, Тилль вежливо попросил «больше так не ржать у меня на пороге», потому что ему, видите ли, «всю рыбу в аквариуме переглушили». Мимоходом отметив относительно адекватное поведение Тилль и его не менее относительно нормальное состояние, Кристоф предложил всем зайти и больше не испытывать терпение фронтмена. Группа дружно признала правоту ударника и «вежливо постучала в дверь». Пинка одновременно шести ног (кто-то «постучал» двумя ногами) дверь не выдержала и, трусливо капитулировав, распахнулась. Раммштайн переглянулись и дружно шагнули внутрь…. Хотели шагнуть. И шагнули бы, если бы не дружно. А так – просто застряли. Еще с полчаса Раммы проторчали в застрявшем положении, опять же дружно, как на линейке, матерясь и не менее дружно пытаясь освободиться. Это трогательное единение прервал Тилль, который, устав ждать, выскочил посмотреть где находятся неблагодарные одногруппники, увидел где, и, округлив глаза, полез в окно дабы придать им ускорения посредством волшебного пинка сзади. Официальные протесты, демарши и прочие страшные политические термины, доносящиеся со стороны Флейка ему не мешали и черное дело было сделано…
- Тилль, а какой у тебя размер ноги? – почесываясь и охая поинтересовался Оливер.
- А что? – улыбнулся вокалист.
- Ничего, - пожал плечами басист, - просто удивляюсь как ты умудрился одним пинком достать всех пятерых…
- А вот и не всех, - показал ему язык Пауль.
- У тебя еще все впереди, - продемонстрировал свою недюжинную интуицию и экстрасенсорные способности Линдеманн, – зато все проснулись и получили утренний заряд бодрости.
- Да, кстати, - припомнил Шнайдер, - какого Джаггера ты разбудил нас в такую рань?
- Так ведь десять утра уже, - мудро заметил вокалист.
- Да, но когда ты позвонил, было семь! – обиженно взвыл несправедливо разбуженный Рихард.
- Правда? А я и не знал, - мило удивился Тилль, а Рихард неожиданно поймал себя на нехорошем желании врезать кулаком промеж этих наивных голубых глаз. Шестое чувство Тилля тут же доложило ему о возможной угрозе и вокалист отодвинулся от Рихарда подальше.
- Значит так, - торопливо начал Тилль, чтобы успеть все рассказать пока по шее не надавали, - в общем, я собрал вас всех здесь чтобы сообщить вам пренеприятное известие…
- У меня дурные предчувствия, - прошептал побледневший Пауль.
- Я устал, - оправдал Паулевские предчувствия Тилль, - меня все это напрягает. И поэтому…
- …я ухожу, - закончил за него Рихард, который, оглянувшись и убедившись, что за ним стоит мягкое кресло, приготовился грохнуться в обморок.
- Рих, ты не мог бы не прерывать мою торжественную речь, которую я готовил всю ночь? – справедливо возмутился Линдеманн. - Так вот. Я устал. И мне все это надоело. И поэтому я предлагаю…
- … повеситься! – жизнерадостно предположил Пауль.
- Не угадывай! - снова возмутился Тилль, и, приняв таинственный вид коварного соблазнителя, загробным голосом продолжил, - отпуск. Да-да, - воодушевился он, - именно отпуск. Внеплановый, никем не разрешенный побег! Отдых где-нибудь на берегу моря, солнце, песочек, и толпа девушек в бикини.
- Которые рвут тебя на сувениры с требованием немедленно выдать им автограф, - мрачно закончил Оливер.
- Больше оптимизма, друзья! – жизнерадостно начал Тилль, - Все на баррикады! Но пасаран! Доколе терпеть?! Эээ, о чем это я? Тьфу, совсем зарапортовался. Короче, я предлагаю отпуск не в Германии.
- А где-нибудь во Франции или в Италии у нас, конечно, поклонников нет, - съязвил Шнайдер. – Тилль, в тебе просто умер великий полководец. Стратег и предводитель сотен.
- Да ну вас, - надулся вокалист, - между прочим, я высказываю новые, интересные предложения, а вы только критикуете, причем неконструктивно. Я в Россию хочу. У меня там дед воевал, - ностальгически закончил Линдеманн, правда, не уточняя, на чьей стороне.
- А что, - загорелись глаза у частично советского Пауля, - это мысль! Хочу, – заявил он непререкаемым тоном ребенка, увидевшего на полке недоступную игрушку. – Я – за! Всеми конечностями.
- А я против! - развопился не знающий русского языка Флейк.
- Флейк, у нас же демократия, - пожал плечами вокалист, - не хочешь ехать – не едь. Это твое неотъемлемое право последнего желания.
- Почему последнего? – поперхнулся Флейк.
- Потому что ты не хочешь ехать, - терпеливо пояснил Тилль, - Значит, все остальные согласны? – взгляд у вокалиста был наивный и чистый, как у ребенка. И в нем отражалось все-все, вплоть до обещания лишить группу какого-нибудь ценного товарища в том случае если этот самый товарищ откажется.
- Попрошу не обобщать, - недовольно заявил Оливер, - почему это все?
- По определению! – взорвался наконец вокалист, - и по закону диктатуры пролетариата. Едут все! – добил он.
Группа по обоюдному молчаливому согласию решила не спорить.
- Итак, - подытожил Тилль, - сейчас все разойдутся по своим домам, а вечером общий сбор у меня. Вещей брать минимум!
- СЕГОДНЯ?! – возопил Рихард, - Я так быстро не успею!
- Твои проблемы, - отмахнулся Линдеманн, - потом нас может хватится очередной Якоб (этим словом Раммштайн обозначали всех надоедливых персон, проявляющих повышенный интерес к группе, за исключением, разумеется, фанатов). Так что времени на сборы вам – до вечера.
Произнеся эти ласковые напутственные слова, Тилль вежливо вытолкал согруппников и пошел собираться.

Тем временем вышеупомянутые согруппники расходиться не хотели, и, стоя на пороге Линдеманновского дома, обсуждали его новую идею.
- Отпуск какой-то выдумал, - недовольно бурчал Рихард, - времени дал до вечера. Ну не успею я, - пожаловался он.
- Собираться быстрей надо, - фыркнул Пауль, - бери пример с меня.
- А из нашего окна площадь красная видна, - обиделся Рих, - а из вашего окошка только улица немножко.
- Уральские горы не мешают? – Флейку нестерпимо захотелось отправить Бернштайна в пятый класс. На урок географии.
- А у нас сегодня кошка родила вчера котят, - внес свою лепту усмехнувшийся ударник.
- … котята выросли немножко и их засунули назад, - неожиданно для всех подытожил Оливер. - Друзья! Ваш базар туп и бессмысленнен. И вообще, пора расходиться и собираться, а то Тилль ведь не отличается долготерпением…
Признав его правоту, группа отправилась в путь к своим домам под неумолчные стенания Рихарда насчет того, что «он не успеет», который под конец пути настолько обнаглел, что попытался припрячь друзей к такому ответственному и почетному мероприятию как «сборы Рихарда». На последнюю просьбу Пауль и Кристоф, образовав коалицию, высказали Риху свое официальное «фу», которое даже лидер-гитарист не мог расценивать как согласие.
- Все равно Тилль больше одной сумки никому взять не разрешит, - мстительно добавил напоследок Оливер.
- Как одной?! – споткнулся Рихард, - да что туда влезет?! Но это же возмутительно! Я свободная личность и могу взять с собой столько личных вещей, сколько захочу!! Я вообще могу отказаться от этой поездки!!!
- Вот так и будешь вопить, пока Тилль будет твои шмотки из багажника выкидывать, - предрек Пауль, и, помахав всем ручкой, удалился.
- Ладно, мне тоже пора… Сборы, знаете ли, зовут! - проорал уже из-за поворота Флейк.
- До свидания, - успел смыться Шнайдер.
Рихард решительно повернулся к непросекшему вовремя ситуацию Оливеру, который не успел оценить угрозу, исходящую от лидер гитариста и, соответственно, не успел принять никаких мер по эвакуированию себя из опасного района.
- Олли… Ты ведь не бросишь друга в беде? Даа, оказывается, еще как бросишь, - мрачно сказал Рихард, проводив взглядом Оливера, стремительно исчезнувшего за ближайшим углом. Гитарист недовольно посмотрел на небо, решая, не обвинить ли его во всех происходящих несчастьях и, неожиданно для себя придя в хорошее настроение, пошел домой, насвистывая что-то, отдаленно напоминающее Зонне.

…Через несколько часов взмыленные, растрепанные и обвешанные сумками Раммы собрались на штаб-квартире вокалиста. Тот придирчиво осмотрел каждого, отобрал у вопящего Рихарда сумку размером метр на полтора, которую тот пытался контрабандой пронести в машину под видом косметички и дал добро на отправление.
Утрамбовав багаж в багажник, группу – в салон, а себя, любимого, естественно, за руль, Тилль завопил „Поехали!“ , пустив машину с места в карьер. Не надо думать, что вокалист был плохим водителем, нет, он просто рассчитывал, что из-за резкого старта Пауль прикусит язык и отпуск пройдет в относительной тишине и покое.
- Гагарин! – восхитился Пауль, из чего Тилль сделал вывод, что его надежды не оправдались и сбавил скорость.
Сзади раздалось нытье Рихарда, который жаловался, что из-за того, что «некоторые, не будем указывать пальцем, ездить не умеют», он упал на свою сумку и в ней все помялось. В ответ Тилль заявил, что если кто-нибудь из пассажиров этой машины намеревается всю дорогу ныть у него над ухом, то он сделает так, что одним ноющим пассажиром в этой машине станет меньше. Рихард не сразу врубился в эту глубокую мысль, но ныть перестал. В дальнейшем Раммштайновское передвижение по трассе происходило следующим образом: машина ехала со своей обычной крейсерской скоростью 60 км/ч (Шнайдер, правда, говорил, что неприлично ехать с такой законопослушной скоростью, но Тилль разом прекратил все возмущения, заявив, что „если кому-то что-то не нравится, то этот кто-то вполне может идти пешком и развивать такую скорость, какую ему будет угодно»). Однако внутри машины кипели страсти, что подтверждалось время от времени раздающимися воплями, показывающими, что Раммштайн в машине как всегда не хватает места…
- Не пинайся.
- Это не я!
- А то я не вижу!
- А что сразу Пауль?!
- А он в меня плюнул!
- Аааа!
- Волосы пусти, дурак!
- Будешь возникать – получишь в лоб.
- От тебя, что ли?
- Нет, от покойной Флакиной бабушки!
- А что сразу Пауль?!
- Не пинайте Тилля, он и без того косой.
- Тилль, да это не я сказал! За дорогой лучше следи! Аааа, больно же… *тихонько* придурок.
- Мамочки!
- Заткните его кто-нибудь!
- А что сразу Пауль?!
- Что значит «ты меня достал»?! По правилам немецкого языка надо говорить не достал, а извлек!
- Ай!
- Ой!
- Не примазывайся.
- Вэк…
- Уберите его от меня.
- А что сразу Па... умм… ням… чавк… - судя по всему, протестующему чем-то заткнули рот. И отсутствие одного ботинка на ноге Рихарда наводило на определенные догадки относительно того, чем именно.

Таким образом группа общалась еще минут пятнадцать, но в это время в машине что-то чихнуло, и двигатель заглох. Тилль осторожно свернул на обочину, остановился и вылез из машины. Минут пять задумчиво попинал колесо, но «проклятая тачка», явно издеваясь над вокалистом, ехидно притворялась окончательно и бесповоротно сдохшей и поэтому даже не чихнула. Разве что один раз, после особенно сильного пинка, соизволила с видом умирающей выплюнуть в сторону незадачливого водителя немного какой-то пачкающей гадости. Пачкающая гадость не придумала ничего умнее, как осесть на джинсах Тилля, но явно просчиталась, настроения ему это не улучшило. Линдеманн, не слишком-то разбирающийся в машинах (а точнее не разбирающийся в них совсем), но тщательно это скрывающий, с умным видом закурил. Из машины тем временем доносились приглушенные ругательства и всякие нехорошие обещания. Кто-то требовал немедленно его выпустить, кто-то из природной осторожности выходить не желал, убеждая всех, что раз Тилль вышел и не вернулся, то соваться на улицу явно не следовало. Мало ли… Может там медведь какой некормленый стоит или прохожий, только что давший клятву убить первого встречного. Однако через некоторое время грустная поговорка о кошке, погибшей в расцвете лет из-за собственного любопытства благополучно забылась и группа почти в полном составе оказалась на улице. Почти – это все, кроме Флаки, который всегда ценил спокойствие и уют, и которому шестое чувство сигнализировало, что на улице вышеназванное его никак не ждет. Наконец Оливер и Шнайдер здорово разозлились и попытались вытащить клавишника, не дожидаясь его пассивного согласия. Вытаскиваемый, не понимающий своего счастья, при этом сопротивлялся и по мере сил и возможностей пытался отбиться. Может, Флейк и согласился бы в конце концов выйти на улицу, но ему такой возможности не предоставили герр Ридель и герр Шнайдер, каждый из которых пытался вытащить Флейка через окно. При этом Оливер тащил левую Флакину ногу через одно окно, а Кристоф правую и через другое. Можете себе представить, в каком «приятном» положении находился почти расшпагаченный клавишник. Тилль философски ни во что не вмешивался и курил в сторонке. Лишь спустя энное количество времени насильно извлеченный из машины Флейк додумался проверить наличие бензина, коего, разумеется не оказалось. Всего через час группе удалось-таки отловить какого-то водителя и ласково попросить у него бензинчику. Правда, водитель сперва заартачился, но под воздействием таких неопровержимых аргументов как двенадцать кулаков и одиннадцать ботинок (напомним, один был съеден Паулем) сдался и безропотно признал, что жадничать нехорошо.
Через две минуты машина была заведена и Тилль, стараясь не встречаться глазами с одногрупниками, снова сел за руль. Следующие два часа пути прошли без особых приключений. Слегка подуставшие Раммы молча занимались своими делами, насколько это позволяло ограниченное пространство машины. Рихард подпиливал ногти, Оливер, делая вид, что читает, тихо задремал на сумке с Рихардовскими пожитками, Пауль тихонько напевал что-то себе под нос, Шнайдер пинал Пауля и делал вид, что он тут ни при чем, Флейк сидел на переднем сидении и тупо рассматривал заоконный пейзаж. Тилль вел машину. Кстати, что примечательно, работников свистка и взятки на дорогах не наблюдалось, фортуна явно улыбалась Тиллю, который благополучно забыл права дома на холодильнике. Однако по прошествии двух часов Линдеманн внезапно громогласно объявил о необходимости сделать привал «потому что уже два часа ночи, я устал и спать хочу». На заднем сидении показалась голова заспанного Оливера с четким отпечатком узора Рихардовской сумки на щеке. Ридель зевнул так, что окружающие смогли без труда увидеть цвет его носков и предложил повести машину, однако строптивый вокалист ответил на это решительным «нет», мотивируя это тем, что свою машину имеет право ломать и царапать только он, великий и ужасный Тилль Линдеманн, а остальным он такого безобразия в рамках беспредела позволять вовсе не собирается. Продемонстрировав таким образом окружающим свои ораторские способности, вокалист притормозил и объявил официальную остановку. Перед группой встала проблема размещения на ночлег…

- Там палатка в багажнике есть…кажется, - зевнул вокалист, после чего поудобнее разместился на своем сидении и демонстративно захрапел.
Группа ломанулась искать заветную палатку.
- Вот она! - счастливый Шнайдер потрясал куском парусины.
- Отдай! - попытался допрыгнуть Пауль.
- Это мое, - нагнулся Оливер.
- Эй-эй-эй! Руки от советской власти! Кто первый встал – того и тапки! - возмущенно запротестовал ударник, надеясь приватизировать палатку. - Кто первый украл, тот и автор, - палатка волшебным образом перекочевала в руки вездесущего клавишника.
Наконец, группа, переругиваясь и матерясь, установила палатку и стала устраиваться на ночлег. Пятерым в таком ограниченном пространстве, конечно, разместиться было трудновато, но в машине по-царски раскинулся Тилль. Причем спал он самым подлым образом – по диагонали разложенных сидений, высунув ногу в окно. В палатке тем временем разгорались кровопролитные сражения:
- Ауууу! Пауль, слезь с меня! – вопил Шнайдер, которому герр Ландерс, ползающий по телам участников коллектива и выискивающий «место под солнцем» умудрился прищемить какие-то важные для нормальной жизнедеятельности места.
- А на кого залазить? – возмущался Пауль.
- На Оливера, - предательски посоветовал Кристоф.
- Ага, на нем уже Рихард лежит!
- Чегооо? – не вовремя проснулся Оливер, - кто на мне лежит? Рихард?
Стены палатки сотряс мощный удар, в результате которого два гитариста оказались на улице.
- И где нам теперь ночевать? – давил на жалость Бернштайн, - на улице?
- На дереве, - посоветовал Счастливый Обладатель Палаткоместа Флейк.
Разозлившийся Пауль заключил временное перемирие с Рихардом и общими усилиями двух гитаристов палатка была сметена с лица земли, погребая под собой всех, имеющих сомнительное счастье в ней находиться. Некоторое время понаслаждавшись нецензурными воплями, Пауль и Рих несколько запоздало решили последовать совету Флейка и дружно полезли на дерево. Однако на дереве двух представителей группы Раммштайн ждала обозленная ворона, которой, видите ли, спать не давали. Гадкая птица, воочию увидев первопричину своей бессонной ночи, с громким воплем бросилась мстить… В общем, часа в четыре утра, группа, кое-как разместившись в заново поставленной палатке, дружно прокляла Тилля с его бредовыми отпускными идеями. Но ночь еще не закончилась… Около шести утра группу разбудил жуткий вой пароходной сирены. Все дружно подпрыгнули и… Ну, в общем заново ставить палатку никому не захотелось и Раммы, проявив трогательное единодушие, улеглись досыпать на травке. (Кстати, утром выяснилось, что в качестве пароходной сирены выступил гудок Тиллевского Опеля. Вокалист, которому приснилось что-то страшное, во сне дернул ногой и попал по рулю). На этом треволнения бессонной ночи закончились.

Правда, утром выспавшийся Тилль удивлялся злым лицам друзей и все пытался выяснить, кто же посмел побеспокоить их ночью. В ответ он получил тяжелые взгляды и «сквозьзубные» пожелания доживать на одну зарплату. Тилль попытался получить объяснения, однако в результате узнал о себе много нового, а также запомнил несколько перлов Шнайдера, после прослушивания которых вокалист усомнился в добропорядочности собственной мамы и Рихардовскую длинную цитату непереводимых на русский эпитетов и глаголов, относящихся скорее к тем позам Камасутры, которые, как правило, описываются на заборах и стенах общественных туалетов. Решив списать все на утреннюю раздражительность, Тилль весело предложил собрать палатку. В процессе сборки палатка коварно упала на ногу Паулю и тот огласил лес громогласным перечислением мест, где конкретно он видел «этот мерзкий кусок брезента», а также сексуальных извращений, которыми занимались мама палатки, мама ее мамы, а также все ближайшие родственники. Через некоторое время, по-быстрому умывшись и перекусив, группа снова отправилась в путь, рассчитывая уже вечером быть в маленьком российском курортном городке под поэтичным названием Солнцевск.

Как ни странно, остаток пути прошел почти без приключений. Группа без проблем миновала границу. Конечно, ни одного документа у них не было, (один Флакин паспорт на всех не считается), но пограничник, увидев шесть здоровенных мужиков, без проблем разместившихся в одной машине, настолько прибалдел, что заставил их всех вылезти и клятвенно пообещал не взять с них ни рубля, если они смогут упаковаться в машину еще раз. Группа упаковалась. Потом упаковалась на бис. Потом группе это надоело и она просто внаглую укатила. Поскольку больше никакие происшествия не мешали продвижению Раммштайна к Черному морю, уже около четырех часов дня группа смогла лично насладиться красотами Краснодарского края. Причем красоты настолько впечатлили Тилля, что он даже остановил машину, чтобы иметь возможность вылезти и полюбоваться.
- *:%;№»!- тихонько сказал Шнайдер, выразив таким образом глубину своих чувств.
- №»;,- подтвердил стоящий рядом Тилль.
- Але, - возмутился Оливер, - вы не могли бы выражать свои восторги более корректно? Здесь дети.
- Себя имеешь в виду? – ехидно прищурился Пауль.
Оливер немножко поразмышлял на тему «А не слишком ли в последнее время обнаглел герр Ландерс?», которая в его представлении всегда тесно шла рука об руку с размышлениями «А не надавать ли ему по шее?», но потом сделал несколько дыхательных упражнений и безотлагательно ушел в нирвану.
Через некоторое время, понадобившееся группе чтобы вдоволь насладиться красотами природы, все расселись по своим местам и рванули в сторону Солнцевска. Ехать оставалось совсем недолго. Впрочем, дорога заняла намного больше времени, чем планировали Штайны, потому что вдоль всего побережья были расположены всевозможные пансионаты, дома отдыха и просто населенные пункты, которые кишмя кишели отдыхающими, так что ехать там надо было крайне осторожно, чтобы никого не задавить. Впрочем, Тилль на такие мелочи как перебегающие дорогу пешеходы редко обращал свое сиятельное внимание и пары дорожно-транспортных происшествий народу хватило, чтобы понять – с этими лучше не связываться. Поскольку гудок Тилль сломал еще ночью, во время стоянки, в качестве предупреждающего сигнала выступало хоровое пение «Штоооо нас шдьёт, морье хранит мааальшанье…», но для особо наглых отдыхающих этого не хватало. Пару раз сердобольный Рих пытался вылезти из машины и помочь несчастным, которые искреннее считали, что «Опель» затормозит на красный свет, но Тилль с Паулем в два счета убеждали его, что страдания возвышают душу и кроме того, сейчас делают очень хорошие инвалидные коляски…

Наконец, машина, попетляв по незнакомым улочкам, остановилась возле какого-то отеля.
- Ну что ж… - вздохнул Тилль, - мы на месте. Снимем номер в гостинице или поищем частный сектор?
- Камикадзе, - вздрогнул Пауль.
- Да! – гордо задрал нос фронтмен, - к смерти невежливо поворачиваться задом!
- Может не так понять? – уточнил Оливер.
Рихард фыркнул, остальные в двусмысленность сказанного басистом не въехали.
- Если мы поселимся в частном секторе, то это обойдется нам дешевле, чем в отеле на… – Флейк погрузился в подсчеты.
- У нас что, денег нет? – фыркнул Шнайдер.
- А ты сколько с собой взял? – оживились остальные.
- Эээ… Ну, вообще-то я больше на вас надеялся… - протянул ударник.
По пристыженным лицам остальных участников группы было понятно, что в их головах сидела та же светлая надежда.
- Короче, денег у нас мало, - подвел итог Тилль.
Поняв, что гостиница им не светит, группа стала методично объезжать симпатичные одноэтажные домики, на воротах которых красовалась табличка «сдается», (что, кстати, вызвало у Пауля ассоциации со Второй мировой войной). Правда, вдоль дороги в огромных количествах стояли широко улыбающиеся молодые люди, предлагавшие «комфортный жилье с вэлыколэпный стаянка для ваш замэчатилный машина». Однако Тилль, сходивший посмотреть на «комфортный жилье», заявил, что называть таковым собачью будку слишком роскошно, а бордюр вдоль дороги – еще не стоянка, кроме того, за эту роскошь денег нужно отдать столько, что им придется продать Пауля, чтобы расплатиться. При этих словах Пауль тревожно завозился и предложил «поискать где-нибудь в другом месте». Однако при последующих попытках поиска перед группой встала такая проблема, как общение с местными хозяйками. Найдя более менее приличный с виду домик, Тилль принимался орать через забор «Штоооо нас шдьет…» (это были единственные русские слова, которые он знал), в ответ на что бабульки, в изобилии имевшиеся во дворах, кидались в него вениками и недовольно ворчали «Ишь, разорался, алкоголик…». Наиболее прогрессивные хмуро бросали «Жучка, фас!», после чего из-под забора выскакивала мохнатая горжетка с кривыми лапами и принималась яростно облаивать группу. Оливер, смертельно боявшийся собак тут же залазил на ближайшее дерево, после чего хозяйки Жучек принимались истошно вопить «Яблочкиии воруют! Нет, до чего городские обнаглели, спасу никакого нету!». После пятой подобной встречи Раммы несколько приуныли. То ли койковладельцы были непомерно избалованы количеством отдыхающих, то ли они одурели от употребления той бурды, которую гордо называли «настоящее домашнее вино», но жилье им сдавать никто не хотел.

Счастье улыбнулось группе лишь на двенадцатой попытке. Хозяйкой оказалась довольно неприятная тетка неопределенного возраста, которая, в отличие от остальных хамить не стала, а только коротко поинтересовалась сколько народу. Количество ее, видимо, порадовало, потому что она изобразила улыбку и препроводила измученных Раммов в комнату, где имелось пять кроватей, шкаф, холодильник и зеркало. Туалет типа сортира находился во дворе, душ – там же. Усталых Раммштайн это устроило и они беспрекословно выплатили требуемую сумму. Группу еще немного помучили длинным озвучиванием прейскуранта на мелкие пакости и порчу имущества.
- А сколько стоит окно разбить? – тут же поинтересовался улыбчивый Пауль, - видите ли, мне по ночам бывает душно, а встать с кровати я не всегда бываю в силах…
- Коллега шутит, - буркнул Тилль. Что, впрочем, на хозяйку, на знающую немецкого, не произвело ни малейшего впечатления.
Заселение прошло стремительно. Уставшие Раммы побросали личные вещи и обессилено рухнули на кровати. Но, как оказалось, заселительные проблемы еще не закончились…
- Где моя кровать?! – возмущался Пауль.
- Хррр… - отозвалось чье-то засыпающее тело.
- Возмутительно! – не мог успокоиться гитарист.
- Ага… - сонно поддержал его Тилль.
- Безобразие!!
- Естественно…
- Ах так?! – угрожающе взвыл Ландерс при виде такого невнимания к своим проблемам, после чего, чеканя шаг, промаршировал к Риделевской кровати, безошибочно оценив его как самого неопасного противника, и, подвинув Оливера, бухнулся рядом.
- Солнышко, не сейчас, - не просыпаясь отреагировал басист. Не успевшие уснуть дружно расхохотались. Пауль обиженно засопел и злобно пнул Оливера, который полез к нему обниматься.
- Ну и ладно, - ничуть не расстроился необидчивый Ридель и, отвернувшись от Пауля, захрапел.

На следующее утро отдохнувшие Штайны решили совершить набег на пляж. Для этого они с риском для жизни растолкали Тилля, привыкшего просыпаться в два часа дня вне зависимости от времени засыпания, отняли у него часть денег и отправились по магазинам, чтобы прикупить всякую ерунду, необходимую для пребывания на пляже. Рихард купил себе ящик косметических средств, включающих молочко для загара, крем от загара, мазь от ожогов, защитный гель и всякую другую ерунду. Пауль приобрел утку с утятами для ванной и резинового ежика, Шнайдер ограничился плавками, детективом и мороженым (впрочем, до пляжа он все равно донес одну палочку, а мороженое было благополучно оставлено на спинах других отдыхающих), Тилль купил надувной матрас и радовался, как ребенок, Флейк взял темные очки, загадочный Оливер приобрел панамку. То что она была розовая и с бантиком ни в коей мере его не смутило. Набрав всех этих чудесных и, без сомнения, нужных вещей, группа помчалась к морю. Добежав до него, музколлектив сделал неприятное открытие – на песке лежать горячо, а полотенце никто взять не догадался. Пришлось внаглую «позаимствовать» у соседа шезлонг и изображать удивление в ответ на его яростные нападки. Тилль вообще успешно вжился в образ «руссо туристо», на все вопросы разъяренного соседа удивленно крутя головой и вежливо вопрошая «Вас ист дас?», одновременно разводя руками, что ненавязчиво демонстрировало объем мускулатуры. В конце концов сосед плюнул и отстал. Спустя некоторое время деятельному Паулю захотелось поплавать, что он и предложил Тиллю, забыв про его темное прошлое Серебряного призера.
В воде Паулю захотелось порезвиться и он попытался слегка притопить Тилля, но увлекся и в результате чуть не захлебнулся сам. Наглотавшись воды, гитарист резко поумнел и, решив, что у него аквафобия, вылез на берег, вежливо попросив Тилля «далеко не заплывать». Линдеманн растрогался и поблагодарил Пауля за столь нежную заботу, в ответ на что Пауль смущенно пояснил, что, собственно, ни о какой заботе речи быть не может, а предупреждение давалось исключительно потому, что плавучий Тилль запросто мог пересечь границу с какой-нибудь Турцией, где его арестовали бы за отсутствие визы, а группе без вокалиста будет плохо… Выдав эту тираду, Пауль преспокойненько удалился на берег, а Тилль остался стоять в воде с открытым ртом, онемев от такой циничности. Позже к Тиллю присоединился Шнайдер и вокалист с ударником тут же придумали замечательную игру под названием «Десант с Паулем», суть которой состояла в следующем: несчастного гитариста запихивали в Тиллевский надувной матрас, для чего его пришлось распороть (матрас, разумеется, не Пауля) и коварные Линдеманн и Шнайдер принимались соревноваться в дальности закидывания. Выигрывал тот, кто умудрялся запульнуь несчастного Ландерса за буйки. Если гитарист падал на кого-то из отдыхающих, закидывающему начислялись штрафные очки. Если закидываемый в полете умудрялся вылезти из матраса, закидывающему предписывалось немедленно догнать жертву и запихнуть ее обратно. То, что они несколько увлеклись, Тилль с Кристофом поняли только тогда, когда Пауль от состояния постоянного матовизга и полудохлого отбрыкивания перешел к хрипу и общему позеленению. Правда Тилль пытался убедить Шнайдера, что Пауль – симулянт, предатель и вообще «он это заслужил», но жалостливый Кристоф выволок-таки гитариста на берег приходить в себя и дышать свежим воздухом. На берегу наглотавшегося воды Пауля посетила Муза и он срочно принялся строчить на песке какие-то слова, ноты и образы (как их можно строчить я понятия не имею, но гитарист как-то умудрялся). Впрочем, все эти художества вскоре были смыты первой же волной, что окончательно убедило Пауля в несовершенстве мира сего и сподвигло уйти обратно к той части группы, которая вольготно возлежала на песочке. Там вышеупомянутый герр Ландерс с сумрачным видом брякнулся на песочек, всем своим видом демонстрируя крайнюю степень нелюбви к окружающим. Причем делал он это так театрально, что в конце концов сердце вокалиста не выдержало и он, рыдая, признал, что «маленьких обижать нехорошо».

Ленивое сгорание на злющем послеполуденном солнышке прервало появления подозрительно взхломаченной личности с символикой Раммштайн, которую личность ухитрилась прилепить к плавкам, чем и вызвала восторг страдающего прогрессирующей манией величия Тилля. Созерцание шестерых ленивых немцев привело личность в дикий восторг, вследствие чего она (личность) тут же исполнила приветственный танец племени Попуа Новой Гвинеи, который вызвал завистливые судороги у Флейка и настороженную нахмуренность у Рихарда. После этого юный фанат на некоторое время отлучился, чем вызвал облегченный вздох всей группы (как оказалось, преждевременный). Через некоторое время Неопознанный Объект вернулся, таща за собой целую толпу таких же восторженных почитателей, которая немедленно принялась атаковать группу с извечным требованием выдать «что-нибудь на память». Доводы Рихарда, что в данный конкретный момент единственное, что он может выдать в качестве сувенира – это плавки толпу ни в коей мере не остановили, и даже наоборот. Группа, представляющая собой женскую часть табуна необъезженн…эээ…необузданных фанатов взвыла от восторга, расценив неудачную отмазку Рихарда как заочное согласие. В общем, группе пришлось спасаться с бегством, что, как в последствие показала практика, было и к лучшему.
Добежав до условного дома, группа дружно (они все делали дружно, 10 лет совместной работы – это вам не хухры-мухры) захотела есть. Последствием этого открытия стало изымание у сопротивляющегося Тилля, который во время этого неприятного для него процесса мужественно распевал «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»…» еще энного количества наличности, которой была уготована святая миссия спасти группу от голодной смерти. Решив, что такой низменный процесс как переодевание – это выше них, коллектив в плавках устремился к ближайшему зданию, носящему гордое название «Пельменная».

- Выпить бы сейчас чего-нибудь… И покрепче, покрепче! – воодушевлено восклицал Пауль, размахивая на манер пиратского флага отобранным у Тилля кошельком, который гитарист держал в покусанной (не будем указывать кем) руке.
- Алкаш, - резюмировал честной заслуживший почетный титул Всеми Обижаемого и Ограбленного Тилль, который, по наблюдениям некоторых граждан, сам отнюдь не являлся трезвенником.
- Мартини… - размечтался Рихард, который, видимо, не знал такого страшного слова как «самогон», являющийся, кстати основным источником доходом тамошних аборигенов и заодно местной валютой.
Более хорошо знакомый с Россией Пауль фыркнул в кулак, но, посмотрев в мечтательное лицо Бернштайна, решил его не разочаровывать.
- Дошли, - проинформировал окружающих Оливер, с сомнением оглядывая дощатое строение, обернутое парниковой пленкой.
Шнайдер, первым диктаторски затоптавший бунтующий организм, который наотрез отказывался входить в этот «рассадник бактерий» как его метко обозвал Флейк, смело толкнул дверь (отчего она немедленно сорвалась с петель) и первым очутился в «кафе».
Обстановка впечатляла, особенно привыкшую к некоторой роскоши группу. Прежде всего – внутри было душно. Слово «кондиционер» местный владелец явно никогда не слышал и, судя по общей температуре воздуха внутри помещения, даже не догадывался о столь сложной и многофункциональной технике. Отсутствие кондиционеров компенсировало обилие мух, которые, видимо, исполняли функции миниатюрных вентиляторов.
Еще в «кафе» наблюдались пара столов, барная стойка и скучающая официантка, грязным куском тряпки с претензиционным названием «полотенце» протирающая классический граненный стакан. Судя по всему, процедура эту продолжалась уже довольно долго, потому что на поверхности стакана виднелись дыры, без сомнения оставленные там усилиями официантки. Группа переглянулась и застряла на пороге, решая, удостоить ли эту забегаловку присутствием столь сиятельных персон. В конце концов чувство голода пересилило манию величия и коллектив разместился за одним из столиков.
- Девушка! – игриво (привычка – вторая натура) крикнул Рихард. – Примите заказ!
«Девушка», лениво перекатывая во рту жвачку, уставилась на гитариста осоловевшим взглядом.
- Официант! – стуча неизвестно откуда взявшемся тапком по столу взвыл голодный Пауль.
Ноль эмоций.
- Плохо дело, - вздохнул Шнайдер. – Похоже, придется припрячь Тилля.
- ДЕВУШКА!!! – от громоподобного рева, вырвавшегося из натренированных Тиллевских легких в «кафе» сорвалась с петель вторая дверь, на улице залаяла собака, а официантка (о чудо!) соизволила проснуться.
- Все оруть и оруть чегой-то… Чего оруть – сами не знають – недовольно бубнила она, меееееедленно шаркая к Раммовскому столику. – Надо чего?
- Попить, - кратко пояснил Пауль.
- И покушать, - добавил Шнай.
- Что у вас имеется из благородных напитков? – оживился Флейк.
- Водка, - мрачно заявила «девушка», которая немецкого не знала, но почему-то была уверена, что слово «водка» интернационально.
- Я же сказал из благородных! – возмутился клавишник.
- Йя, йя, натюрлих, штангенциркуль, - выдала все свои три класса образования официантка.
- ???…
- Водка так водка, - беспрекословно согласился неприхотливый Оливер.
- А нету, - огорчила их тетка.
- Вы же гоффорить, что есть! – припомнил когда-то изучавший русский язык Пауль.
- Коктейль есть, - заявила официантка.
- Водка с синькой или лимонад с шампунем? – язвительно осведомился Тилль.
Официантка непонимающе смотрела на него.
- Вы как хотите, но я ее сейчас тресну, - Пауль устал ждать завершения тяжелого умственного процесса, протекающего в мозгу официантки.
Немецкого работница подноса и полотенца, конечно, не знала, но общий угрожающий смысл, как оказалось, уловила.
- А ты мне не грози, - хмуро заявила она, - у меня таких как ты по десятку за день проходит.
- И ты до сих пор жива? – искренне поразился Ландерс.
Официантка не ответила, но гордо вскинула голову, мол «как видишь, милок»
- Так что там насчет коктейля? – вернулся на круги своя Флейк.

… В общем, думаю, не имеет смысла описывать здесь весь процесс общения группы с русскими официантками, по той простой причине, что действо это было долгое, утомительное, сопровождающееся угрозами, оскорблениями, периодическими взвываниями и битьем себя пяткой в грудь со стороны музыкантов и тугодумного молчания со стороны официантки. Через три часа переговоров и еще два часа ожидания заказа группа получила один дохлый чебурек на шестерых. Правда, Флейк, обнюхавший произведение кулинарного искусства, сказал, что он не способен схарчить болонку, в недобрый час потерявшую хозяев, поэтому чебурек пришлось делить «всего» на пятерых – остальные были не столь щепетильны. Тилль еще и не преминул поведать всем леденящий душу рассказ о том как он в голодные студенческие годы питался собственноручно изготовляемыми корзинками. Причем рассказывал он это долго, красочно и подробно, пока, наконец, Оливер не выдержал и не напомнил зарвавшемуся вокалисту, что «студенческих лет» у него не было, а были только школьно-рабочие. Тилль, уличенный во вранье, нахмурился и пристыжено замолчал.
Выйдя из заведения с красивым названием «Пельменная», группа двинулась к своему временному дому. На улице Пауль принялся хихикать и тыкать пальцем в Шнайдера. Сначала Кристоф просто тихо бурчал что-то насчет того, что «смех без причины ни-о-чем-таком-хорошем-не-говорит», но вскоре его терпение лопнуло:
- Чего ты ржешь?
После этих слов Ландерс прямо-таки залился тихим радостным хихиканьем, перемежавшемся со счастливыми повизгиваниями и слезами радости на лице. Наконец, Кристоф остановился и рыча потребовал объяснить причину вспышки несанкционированного веселья.
- Хи-хи-хи… Ой, ха-ха… Ой, я не могу… Гы-гы-гы, - согнулся от смеха гитарист.
- Может, врезать ему для профилактики? - стараясь сохранять спокойствие предложил ударник.
- Шнай, тебе должно быть стыдно. Не будем мы его бить, он маленький и слабый. Ты на свой кулак посмотри – он же размером с его голову. Один раз так «приласкаешь» и этот барельеф со стенки уже не ототрешь, - укоризненно покачал головой Рихард. – Полик, пусик, ну-ка поведай нам, что тебя так рассмешило?
Вышеупомянутый Полик на секунду застыл с открытым ртом, раздумывая, не обидеться ли ему на «маленького и слабенького», но потом перевел взгляд на Шнайдера и захихикал с утроенной силой.
- Ну все! – рассвирепел ударник, - Владимирррррский центрррал, - замахал он кулаками.
Все еще похихикивая и размазывая по щекам счастливые слезы, Пауль достал из.. из.. (здесь автор судорожно размышлял над тем, откуда именно мог гитарист достать нижеупомянутый предмет, если вся группа была облачена исключительно в плавки) из кармана плавок зеркальце и продемонстрировал его разгневанному Шнайдеру.

Ударнику понадобилось долгих десять секунд, чтобы понять, что физиомордия красивого противопожарно-аварийного цвета – это он сам. Лицо ударника сильно обгорело на солнце, став красным, как будто его долго натирали наждачной бумагой. Остальные члены группы, включая веселящегося Пауля выглядели, признаться, не лучше.
- Мама! – объявил Рихард, без развития темы уползая под спасительную тень ближайшего дерева.
- У меня… У меня что, то же самое? – прозаикался Оливер, который всегда старался выглядеть бледным и депрессивным.
Пауль счастливо закивал, все еще продолжая хихикать уже над Рихардом, который, сидя под деревом, оплакивал безвременно загубленный цвет лица. Тилль, который по красноте вполне мог соперничать с пожарной машиной философски промолчал, так как ему оплакивать было нечего.
- Ничего, вы еще вечера дождитесь, - зловеще произнес загадочно-помидорный Флейк.
- А что будет вечером? – насторожился Кристоф.
- Увидите, - многозначительно пообещал таинственный клавишник.
… А вечером, разумеется, было светопреставление. Те, кто хоть раз обгорал на солнце вполне может понять неумолчные стоны и вопли группы, каждому члену которой казалось, что с него заживо содрали кожу. Штайны носились туда-сюда (лежать в обгоревшем состоянии было больно и неудобно) и время от времени обмазывали друг друга сметаной. Это временно приносило облегчение, но потом кисломолочный продукт впитывался в кожу и она начинала болеть еще нещаднее. Тилль, сожженный больше остальных, орал, как девушка при виде пьяного стоматолога и требовал, чтобы его немедленно уложили в ванну со сметаной, но вредная хозяйка заявила, что ванной у нее нет и что «совсем городские разнежились…». В ответ на это вокалист, в любое другое время возмущавшийся бы, лишь мысленно вознес молитву к небесам, прося даровать ему долготерпение. Оливер бегал туда-сюда, периодически утешая всех, кто попадался ему под обоженную руку. Флейк застыл посреди комнаты, изображая Статую Скорби, конкурируя в этом нелегком деле с Рихардом, который замер, трагически заломив руки и возведя глаза к небу. Шнайдер терпеливо пытался остановить герра Риделя, который продолжал наматывать круги по комнате с уже прямо-таки неприличной для рядового гражданина скоростью; Пауль морщился и судорожно выскребал остатки сметаны из чудом уцелевшего пакета, Тилль отмахивался от Оливера и посылал близвертящегося члена группы за очередным бидоном сметаны. В конце концов остальным это надоело и в ответ на очередную просьбу Шнайдер категорично помотал головой. - А я… А я умру! Умру и буду тут пахнуть! – пригрозил Тилль.
- Выкинем, - отмахнулся бесчувственный ударник.
Тилль от такого цинизма сначала притих, а потом выдал непереводимую колоннаду тонко подобранных друг к другу чисто немецких ругательств, не имеющих дословного аналога в русском языке и повседневного употребления в интеллигентных кругах. Оливер незамедлительно прикрыл ладонью рот друга, и оба изобразили некое подобие фонтанного ансамбля на тему: «Воспитанность затыкает пасть Сквернословию» - зрелище было весьма поучительным, но увы, остальные члены группы остались к нему безучастны. Тилль возмущенно затрепыхался, пытаясь выбраться из цепких объятий басиста, но в худосочном Оливере непонятно откуда появилась сила, превосходившая Тиллевскую и поэтому тихий Ларс отпустил вокалиста только после того, как счел, что Линдеманн исчерпал весь запас знаний в области мата.
- Изыди, сволочь! – отпихнула его Жертва Воспитанности.
- Не надо преувеличивать, о мой недогадливый друг, - спокойно парировал Ридель, - я не сволочь, я только учусь.
Тилль немножко поразмышлял что бы такого обидного кинуть в ответ, но, увы, фантазия поэта мирно дремала, поэтому вокалист не придумал ничего умнее как объявить общий отбой, не забыв любезно напомнить всем, что конкретно он сделает с тем нехорошим человеком, который завтра посмеет разбудить его Линдеманновское высочество.

На следующее утро Тилля разбудило чье-то яростное перешептывание почти у него над ухом:
- Дрыхнет…
- А я тебе говорю – притворяется!
- В любом случае это слишком рискованно.
- Да ладно тебе…
- Если что, ты – мозг операции и вообще – меня заставили.
- Ничего подобного! Пойдешь по этапу как соучастник и полноправный партнер в генерировании идей.
- Сморите, какие мы нервные… Ладно, потащили, только тихо…
Раздался грохот чего-то упавшего и яростное мычание человека, которому не дает выразиться зажавшая его рот заботливая рука. Потом полузадушенное «ой!» и довольное хихиканье. Сразу за этим последовал шепчущий возглас «кусаешься, зараза?!» и звук подзатыльника. Хихиканье, которое не открывающий глаз Тилль классифицировал как Паулевское, тут же захлебнулось.
- Брек! – прошептал чей-то голос, - за дело!
- Олли… Я боюсь… А если он сдачи даст?
- Так надо быстро забрать – и по углам!
- ОК, давай…
Сразу после этих слов Тилль почувствовал как чьи-то настырные руки стаскивают с него одеяло, а чьи-то шустрые ноги уносят это одеяло в неизвестном направлении. Без одеяла тут же стало холодно – утро было довольно ранним и предрассветная сырость вкупе с холодом стали настойчиво будить вокалиста. Открыв глаза, Линдеманн обвел орлиным взором Невыспавшегося Китайца комнату и после недолгих поисков обнаружил-таки бессовестно экспроприированное одеяло, укрывающее сладко посапывающих Пауля и Оливера, которые, напомним, были вынуждены спать в одной кровати из-за явного несоответствия числа участников группы с количеством коек. Коварно (про себя, дабы не разбудить) усмехнувшись, Тилль полез мстить…

Через пять минут вопли, визги и хохот, наполнившие комнату разбудили всех участников группы, которые, лениво потягиваясь, позевывая и потирая глаза, хором выразили недовольство фактом своего пробуждения. Хохочущая и лупящая друг друга подушками троица не соизволила обратить внимание на побочные эффекты в виде проснувшихся Рихарда, Кристофа и Флейка. Через некоторое время сорвавший голос в бесплодных попытках доораться до совести Возмутителей общественного спокойствия Рихард возмущенно запустил свою подушку в радостно вопящую кучу-малу на Риделевской кровати. В ответ «союз нерушимый» распался на три составляющие и, обнаружив нового участника, закидал его подушками. Кристоф и Флейк, заразившиеся общим весельем, полезли участвовать… Всеобщий расколбас прервало то, что одна подушка не выдержала такого прессинга и возмущенно порвалась. Поле битвы оказалось красиво припорошено перьями, что заставило группу некрасиво высказаться. Одеяльно-подушечная битва закончилась разгромной ничьей, а музколлектив резво вспомнил, что уже вышел из детсадовского возраста, причем довольно давно, и, отплевываясь перьями, лениво побрел умываться. Процедура умывания полуголых немцев ледяной водой на утреннем холодке достойна отдельной главы зубоскалистого писателя-юмориста, но не будем заострять на ней внимание.
Когда наконец повизгивающие, вздрагивающие и покрытые гусиной кожей Раммштайн вернулись к себе в комнату, выяснилась следующая подробность – на завтрак традиционно ничего не было. В качестве почетной делегации на ближайший рынок были отправлены наиболее морозоустойчивые Пауль и Тилль. Кроме того Пауль лучше всех в группе знал русский, а Тилль выглядел наиболее устрашающе и в случае чего мог послужить весомым аргументом в споре о цене и качестве покупаемого товара. Правда, сам Тилль немного посопротивлялся, попытавшись отправить вместо себя Рихарда. Сопротивление переросло в жаркий спор, который, в свою очередь, плавно перешел в драку. Битва была недолгой, но кровопролитной – разозлившийся Тилль ударил несчастного гитариста, немного не рассчитав силы, в ответ на что Рихард беспрекословно отключился. Тилля это испугало и он во избежание неприятностей уложил Бернштайна на кровать, вложив ему в руки подушку, так что стало похоже, что Рих сделал это сам. «В суицидальном порыве », – как объяснил согруппникам Линдеманн. Вышеописанное происшествие парадоксальным образом напомнило вокалисту, что он – человек миролюбивый и тихий и сподвигло его промаршивать вслед за Паулем, который уже стройными рядами удалялся по направлению к забору.

Пауль же в это время стоял на улице и откровенно наслаждался погодой. Небо было безоблачно-голубое, а солнце – большое и желтое, как Ленин. Последний факт неожиданно привел гитариста в хорошее настроение, вследствие чего на Ландерсовском лице появилась его обычная благодушная беспричинная улыбка и любовь ко всему живому, которая, впрочем, несколько поугасла при звуке тихих шагов сзади. Обернувшись, Пауль узрел Линдеманна, щурившегося и на ходу достающего из кармана черные очки. Последнее гитарист не преминул прокомментировать, ехидно заметив, что даже самые темные очки не скроют запаха перегара, в ответ на что получил мрачное пожелание доживать последние годы на одном кефире. На этой веселой ноте Пауль предпочел закруглить содержательный спор и логично напомнил, что чем раньше они выйдут, тем быстрее придут. Тилль задумчиво почесал затылок и признал, что «не поспоришь». Заключив временное перемирие, гитарист с вокалистом вышли, наконец, со двора. …Через энное количество времени 1/3 Раммштайн свесили языки на плечо и признали, что заблудились. Средство связи, в народе получившее название «мобильник» было благополучно оставлено дома, в далекой Германии, о которой оба немца в этот трагический для себя момент вспоминали с ностальгически-щемящей ноткой, овеянной дымкой воспоминаний. Попытка выяснить собственное местонахождение у народа закончилась трагично. Пауль, спросивший у пробегавшей мимо школьницы название улицы (на немецком, кстати), явно не знал русской специфики. Если бы подобный вопрос на незнакомом языке был задан в каком-нибудь Париже, то Ландерсу бы равнодушно бросили: «я вас не понимаю», в Америке кивнули бы на стоящего рядом полицейского, в России же… В России два потерявшихся немца – диковинка, на которую надо обязательно посмотреть и, по возможности, потыкать пальцем. Поэтому через каких-нибудь пять минут вокруг Пауля и Тилля собралась галдящая толпа. Кто-то вытаскивал карту, кто-то судорожно выскребал со дна памяти остатки школьных знаний в области немецкого, кто-то сочувственно вздыхал… Остальные «кто-ты» не переставая галдели. Из толпы периодически доносились счастливые выкрики людей, вспомнивших обрывки немецких фраз из школьной программы. Преобладали «ищь хайссе…», «москау ист шен» и, почему-то, «дарф ищ мит иннен тансен?». Один индивид, по уши счастливый и обнадеженный багажом своих знаний декламировал текст «Моя комната». Кстати, именно последний субъект и навел несчастных Раммов на мысли о том, что все русские – сумасшедшие, и на логично последующие за этими мыслями опасения за свое здоровье. Поняв, что ничего хорошего кроме психического расстройства от толпы ждать не приходится, Раммы начали потихоньку из нее выбираться… Не тут-то было. Какая-то свежеподошедшая личность их восторженно опознала, завопив: «Раммштайн!» так, что в близстоящих домах повылетали стекла. Думаю, нет смысла описывать, что было дальше. Восторженно ревущая толпа преследовала Раммов еще очень долго, гоняя их по всему городу с требованием немедленно дать порвать себя на сувениры. (причем заметьте, не вся толпа состояла исключительно из фанатов, нет, но эта святая вера в то, что «возьму пока возможность есть, а там уж пригодится»…) Самих Раммштайн подобная возвышенная смерть почему-то не прельщала, а Пауль на бегу еще и ухитрился выкрикнуть, что он не желает, чтобы отдельные части его тела были забальзамированы и выставлены на всеобщее обозрение. Но всему приходит конец… Через четыре квартала отстали даже самые настырные, а Тилль с Паулем печально поняли, что заблудились окончательно. Посовещавшись, Линдеманн и Ландерс решили, что город небольшой, и что если методично его обходить – есть шанс набрести на нужный дом.
Намотав по городу еще километров десять и так и не обнаружив искомое строение, вконец уставший Пауль и слегка подуставший (спорт + годы тренировок легких в воплях со сцены) Тилль решили зайти в первое попавшееся кафе, что они и сделали.

В общепитовском заведении Рамы обнаружили наличие столь удивительной и прекрасной вещи как караоке, в Германии почему-то не практиковавшейся. Сперва вещь была ими проигнорирована, но после трех бутылок неизвестной, но явно алкоголесодержащей жидкости Пауль с заблестевшими глазами предложил «выйти и сбацать что-нибудь русское». Тиллю предложение не понравилось и он его отверг. (исключительно из боязни быть опознанным) Пришлось Паулю раскошеливаться еще на пару бутылок… После второй порции Тилля, наконец, «проняло» и он согласился… Результатом этого согласия стал более чем двухчасовой концерт Неполного Состава Группы Раммштайн, прогремевший от Сочи до Турции. Поскольку в перерывах между песнями щедрые русские люди восторженно аплодировали, не забывая наполнять раммовские стаканы всякими алкогольными смесями, носящими громкие названия Коктейлей, через полчаса вокалист с гитаристом были мягко говоря ни-ка-кие. Коллективный градус продолжал нарастать, а в заведении все никак не кончались алкогольные напитки. Позже даже сам Тилль ни за что не сумел бы вспомнить, откуда он знает тексты таких популярных в Росси песен как «Катюша», «Сирень», «Мурка», «Владимирский централ», «Мальчик хочет в Тамбов» и классическую битловскую «Йестудей». Пьяно аккомпанирующего ему на пустой бутылке Пауля это нисколько не волновало… Но самое главное, добив очередной стакан нетрезвый Тилль откровеннейше признался собутыльнику, что он – великий музыкант! В ответ на это еле ворочающий языком Пауль, косея от усердия, шепотом признал, что он – тоже! Всласть похихикав над этим страшно веселым совпадением, оба умника дружно порешили сей же час бросить все на фиг и пойти гулять по ночному городу. В этом и заключалась их роковая ошибка…

Примерно через полчаса бесцельного шатания с никому не ясной целью два алкоголика совершенно неожиданным и неприятным для себя образом наткнулись на представителей Бойцов Невидимого Фронта, которых в данном случае представляли два замерзших (а уже подкрадывалась холодная ночь), усталых и голодных милиционера, коих появление двух пьяных товарищей сомнительной наружности естественно насторожило. Настороженность проявилась в вежливом вопросе о наличии документов, которых у пьяных граждан, разумеется, не было. Последствия легко предсказуемы… Тилля благополучно увезли, а Пауль неведомым нам и современной науке образом ухитрился смыться.
В машине представителей МВД пьяному Линдеманну не понравилось и он сделал наивную попытку выйти, чего ему, разумеется, никто не позволил. Тилль философски пожал плечами, и, мудро произнеся «Ну нет так нет, злые вы все», погрузился в совершенно беспробудный сон. Как его впоследствии выгружали из машины – отдельная история, потому что невменяемые 90 кг – это вам не фунт изюму.
Оказавшись Бесстыдно Выгруженным, Тилль незамедлительно был не менее бесстыдно облит леденющей водой из шланга, что несколько привело его в чувство и сподвигло на длинный и не совсем литературный вопль.
- Какооооого ***?…
Вопрос был самым подлым образом проигнорирован, а Линдеманн был брошен в какое-то маленькое, отвратительно серое и мерзопакостно грязное помещение – приходить в себя и размышлять над культурой речи. Встав с пола, Тилль первым делом высказал захлопнувшейся двери все, что он о ней думает ( а думал он, судя по непечатным выражениям, только плохое) и огляделся. Обстановка удручала. В подобном ужасе славно было бы вешаться – завесить маленькое решетчатое окошко под потолком черной занавеской, включить музыку Моцарта, послушать немного и повеситься. В знак согласия с великим композитором. Стены были грязно-серые, исписанные указаниями когда и кто имел счастье здесь находиться, пол был заплеван и забросан бычками (в смысле окурками, а не славными представителями рода коровьих). Ну и воздух… соответственный.
От столь ужасающей антисанитарии Тилль впал в глубокую депрессию. Нет, скандировать «Свободу вокалистам! Сво-бо-ду!», вцепившись в железную решетку и тряся ее по примеру попугая из мультфильма он конечно не собирался… Он просто грузно уселся прямо на пол и очень тихим голосом, сдержанно, без истерики, попытался поговорить сам с собой. Обычно это считается первым признаком сумасшествия, но, поверьте, не в нашем случае: - Тихо, Тиллечка, не плачь, не утонет в речке мяч! Надо мыслить позитивно, как Пауль. Кстати, где Пауль?! Шляется себе где-то, девиц в бикини серенадами охмуряет, а я тут сижу по уши в вонизме, как граф Монте-Кристо! Ох, ох, ох, ох… что ж я маленьким не сдох?! Хотя… Руки-ноги целы, голова…еще болит, но пока на месте, а значит – жизнь продолжается! Эх, любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить! С ваашим атамааааном не приходится тужииить… Раздумчивое Тиллевское пение прервало появления вышеупомянутого Пауля, тоже, кстати, в относительно протрезвевшем состоянии, но, в отличие от Тилля, не мокрого. Ноги все еще заплетаются, а в глазах отражается гремучая смесь водки, шампанского, текилы, абсента и живого укора бессмысленности бытия, то есть с виду настоящий. Рев, который испустил благородный потомок тевтонцев Линдеманн посрамил бы любого бизона и наверняка побеспокоил сон многих жителей близлежащих кварталов.
- Пауль?! Я знал! Я знал, что ты придешь и спасешь меня! - Тилль широко распахнул объятия и, поймав не ожидавшего ничего подобного Ландерса, от души прижал гитариста к могучей груди. Пауль трепыхался и дергал ногами в тапочках. Бесполезно… Тилль выпустил несчастного, лишь до конца исчерпав весь запас внутренней любви. Потом, прищурясь, оглядел сумрачного гитариста и несколько упавшим голосом спросил:
- Ты ведь меня отсюда забрать пришел? – внутренний голос вокалиста гаденько нашептывал ему, что пришли отнюдь не с благородно-спасательной миссией, а, скорее, прибыли по той же печальной причине, что и сам герр Линдеманн.
В проеме двери показалась чья-то подозрительная довольная физиономия. Физиономия улыбнулась вокалисту и сладким голосом возвестила о том, что она их больше не задерживает. В качестве благодарности язвительно-сакраментальный Пауль отвесил поясной поклон, присел в реверансе, отдал честь и на всякий случай еще отсалютовал рукой на манер «Хайль, Гитлер!» Красная физиономия счастливо захихикала, хрюкнула «юмористы, блин» и скрылась, оставив в Тиллевской душе недоумение.
- Пауль? Так нас выпустили или где? – немного сбился вокалист.
Пауль так же молча и неизменно мрачно кивнул.
- А чего тогда мы такие невеселые? – уже с заметным облегчением поинтересовался Линдеманн.
- Деньги, - голосом пророка, вещающего Истину возвестил Пауль, после чего, видимо, посчитав тему исчерпанной, замолк.
- Какие деньги? – продолжал допрос любопытный герр.
- Наши деньги!! – неожиданно сорвался на визг Ландерс, - Я отдал этому мордатому все наши деньги, чтобы он отпустил ваше нахрюкавшееся высочество!
- Ну и что? – все еще не понимал Тилль, - с каких это пор тебе жаль денег?
- Я отдал ему ВСЕ мои деньги! – перешел на ультразвук гитарист.
- Ну?.. – шепотом поинтересовался Линдеманн.
- Хлеба! Хлеба мы так и не купиииилииии, - от воспоминаний о первопричине своего выхода из дома Пауль осел на пол и истерически принялся биться головой о стенку.
Тилль некоторое время оторопело смотрел на бурагозящего товарища, а потом осел рядом, всхлипывая от… смеха.

Через некоторое время, понадобившееся друзьям для успокоения, они, наконец, вышли на свежий воздух. - Ну и куда пойдем? – мрачно поинтересовался Пауль, который (пожалуй, впервые за последние пять лет) исчерпал запасы жизнерадостности и временно выпал из образа вечного оптимиста.
- Эээ… хороший, логичный вопрос! – почесав затылок, признал Тилль, который уже пребывал в состоянии двуногоходячести, но все еще передвигался по странновато-изломанной зигзагообразной траектории.
Друзья-товарищи некоторое время постояли, дружно раздумывая над этим почти шекспировским вопросом. Но, как известно, из любой ситуации всегда можно найти как минимум два выхода – через некоторое время в голову вокалиста забрела умная мысль пойти в дежурку и уговорить дежурного дать им воспользоваться телефоном. Пауль немного посетовал, что умная мысль пришла не в его голову, но потом решил, что она просто (с кем не бывает!) ошиблась адресом. План был успешно претворен в жизнь, дежурный был уговорен и собутыльники ценой чудовищных усилий и надругательств над памятью вспомнили мобильный телефон Шнайдера, от которого, дозвонившись, получили пистон за то, что «шляются неизвестно где». Мужественно выслушав справедливый шквал упреков (Пауль) и не менее мужественно отогнав возмущенного дежурного, который верещал, что «служебный телефон занимать не положено» (Тилль), одногруппники наконец получили заветные координаты своего «дома».
Выйдя на улицу, проштрафившиеся товарищи потратили еще с час на поиск машины. Все встреченные автолюбители почему-то не хотели подбирать двух нетрезвых, мокрых (Пауль промок, когда его обнимал Тилль) не внушающих доверия подозрительных граждан, один из которых, к тому же, выглядел живой иллюстрацией к теме «я и мой друг штанга». Наконец, был-таки отловлен один подслеповатый дедушка, которому было «по пути» и который, по доброте душевной, согласился отвезти измученных немцев по указанному адресу даром.

Прибыв наконец-таки домой, Тилль просто вывалился из машины на руки подбежавшему Оливеру, после чего благостно позволил поизображать ему девушку-санитарку, а себе – смертельно раненого бойца. Если покороче – Линдеманн милостиво позволил дотащить свою светлость до дому и уложить на кровать. Пауль шел сам, что и понятно – ему меньше досталось. Он и в вытрезвителе не сидел и вообще…
Рухнув на кровать, Тилль на все расспросы ответил одним коротким, но счастливым:
- Спят усталые игрушки, мишки спят... ля-ля-ля-ля-ля! – после чего погрузился в глубокий сон, предоставив Паулю почетное право самому объяснятся с одногруппниками.
Герр Ландерс честно открыл рот, но… так и замер, поняв, что логично и связно воспроизвести все события бессонной ночи он не в силах по причине нетрезвого ума и смутного ощущения полной амнезии. Захлопнув орган речи, Пауль пробормотал «да ну вас, козлы вы все», выразив таким образом степень своего презрения к окружающим, в недобрый час выпихнувшим его из дома и, метко плюнув в Тилля (просто так, для душевной разрядки) повалился спать.
- Ну вот, - скорбно заметил Рихард, - нахрюкались опять так, что даже хрюкать не могут, оставили нас в критическом состоянии, близком к банальному голодному обмороку а сами дрыхнут…
- И главное - так ничего и не объяснили, - раздраженно пробурчал Флейк.
- Ну уж нет! – справедливо вознегодовал ошибочно признанный тихим басист, - Я их сейчас всех… разбужу! Они мне объяснят где они были и куда они дели наши деньги!
- Вообще-то это были деньги Пауля, - задумчиво поправил его Рихард.
- Не мешай ему, - оттиснул Бернштайна Главный Стукач (в смысле ударник). – Оливер, не позволяй своему праведному гневу угаснуть раньше времени. Живот втяни! Грудь колесом! Ух ты… Ой! Отвлекся…. И побольше пламени в глазах, так, чтоб искры прыгали, как по кошке статическое электричество. Вот! Вылитый орел! Вперед, буди. Начни лучше с Пауля. И помни – если что, ты был нам дорог…

Дальше начался длительный и неблагодарный процесс побудки. Пауль упорствовал, как голодный лев, у которого отбирают вкусного дрессировщика, демонстративно отказываясь просыпаться и симулируя глубокий и здоровый сон, для чего громко и весьма ненатурально храпел, присвистывая носом на манер «Пусть бегут неуклюже». Группу выдающиеся актерские данные гитариста не впечатляли и процесс продолжался. Ландерса ставили на голову, выкручивали ему ноги, сбрасывали на пол, высовывали в окно, прыгали на нем, душили подушкой… Каждый вошел во вкус и старался в меру своих подсознательно-садистких наклонностей, тщательно скрываемых все эти годы от благодарной публики. Ничего не помогало. Пауль ни на секунду не открывал глаз, оставаясь лежать (висеть/стоять/сидеть/болтаться) с первоначальным важным и многозначительным, как у памятника собаке Павлова видом. Наконец, музколлектив понял, что богатство собственной фантазии исчерпано, а контраргументов вроде раскаленного утюга в радиусе ближайших ста метров не наблюдается. Разозленная группа плюнула на Пауля и переключилась на Тилля. Оплеванный гитарист помрачнел, но промолчал, решив держаться до конца.
С Тиллем процесс прошел значительно быстрее. Варианты пыток, примененных к Паулю здесь явно были не в кассу из-за явного различия весовых категорий пробуждаемых граждан. Тилля банально щекотали. После пятиминутного счастливого смеха во сне герр Линдеманн наконец соизволили «открыть сомкнуты негой взоры» и спросить какая *** не дает ему выспаться. Вопрос повис в воздухе как риторический, а народ после Тиллевской фразы почему-то сразу оказался глухонемым и быстробегающим. При виде такого невнимания Тилль разъяренно повторил вопрос еще раз, клятвенно пообещав получить на него ответ, даже если его (ответа) придется добиваться гестаповскими методами. Вид разозленного Тилля вызывал спазмы и непреодолимое желание сию же секунду писать завещание, причем отчисляя имущество не кому-нибудь, а на богоугодные цели. Оливер первым оценил обстановку, попытавшись удрать, но был тут же остановлен бдительным вокалистом. Ридель тут же сделал вид, будто бы это его обычная пробежка, для тонуса…
- Ты меня будил? – неопохмеленный Тилль всегда говорил короткими, отрывистыми фразами, что в сочетании со звучанием его родного языка наводило отдельных смешливых личностей на ассоциации с лаем собаки.
- Нет, - честно соврал Оливер, не моргнув глазом, который он специально для этой цели предусмотрительно закрыл.
- Ты? – Линдеманновский кулак сменил дислокацию, оказавшись в угрожающей близости к Рихардовскому побледневшему носу. Нос, возмущенный приближением невкусно пахнувшего кулака съежился, отчего Рих приобрел вид человека, имеющего серьезные проблемы со здоровьем в личной жизни или, проще говоря, вид больного последней стадией сифилиса.
Удивленный метаморфическим изменениям внешности гитариста Тилль отпустил Рихарда и спрятал кулак. Вид удивленного, сонного, полутрезвого растрепанного вокалиста до того напомнил Шнайдеру случайно виденную в газете фотографию йети, что ударник невольно хихикнул, чем, к своему глубочайшему сожалению, и привлек внимание Тилля.

- Я все могу объяснить, - торопливо зачастил ударник, - Тилль, мы вовсе не хотели тебя будить! Нам просто показалось, что ты вроде как лежишь неудобно, ну мы и… - голос Кристофа становился все тише и тише, постепенно мягко сойдя на нет. Ударник бросил на вокалиста затравленный взгляд и втянул голову в плечи. Ответный взгляд Тилля наверняка породил у испуганного Шнайдера кучу комплексов, начиная с сомнений в целостности собственного рассудка. Не надо думать, то Тилль был таким уж Кошмаром, которого все боялись и чьим именем детей пугали, нет, но вот в непохмеленно-раздраженном состоянии… Тилль еще немного попрожигал окружающих взглядами Ленина, созерцающего Буржуазию, видимо, надеясь, что окружающие от этого съежатся и вымрут, как мамонты. Не получилось… Раздраженно пробурчав что-то насчет идиотов, которые сами не знают чего хотят посреди ночи от честного гражданина, Тилль демонстративно отвернулся носом к стенке и почти мгновенно уснул. Группа, которая имела счастье на своей шкуре испытать незавидную участь кошки, безвременно загубленной из-за определенных качеств своего характера последовала его примеру. Правда, Рихард еще немного поворчал, говоря, что надо было не отступать, а все-таки выведать у врага где он был и куда дел деньги, потому что его гитаристское высочество на голодный желудок ложиться спать не привыкло. Шнайдер посоветовал Рихарду пойти на кухню и попросить (читай украсть) у хозяйки варенья, на что Рих обиженно пробурчал, что Крис может засунуть себе это варенье в… Ну, в общем не очень почтительно отнесся к этому предложению. Ударник совершенно бескорыстно продолжил консультацию, посоветовав Бернштайну заткнуться, чему Рихард мудро и последовал.
Следующее утро началось с вопля Пауля, которого согруппники мстительно (за вчерашнее непросыпание) оставили спать на полу перед Тиллевской кроватью. Визг в диапазоне ультразвука мог бы разбудить и великана, к которым Флейк и Шнайдер никак не относились, Рихард тем более, об Оливере еще можно было бы поразмыслить, но и он проснулся, не выдержав истошных воплей, испуганных вскрикиваний и громоподобного потока причитаний. Вопли были вызваны пробуждением герра Линдеманна, за которым последовала стыковка объектов Тиллевские пятки – Пауль.
- Придурок! - громко возвестил Пауль, пытаясь спихнуть Линдеманна со своего живота. Герра Тилля утренний вопль гитариста поверг в такой шок, что он увеличил глаза втрое, присел и испуганно вцепился в первый попавшийся под руку объект, на поверку оказавшийся тем самым Паулевским животом (впоследствии Пауль благодарил небеса за то, что испуганный Тилль не вцепился ни во что ниже)
- Чегооо? – очнулся Тилль, - сейчас ты мне это повторишь и я убью тебя собственноручно, после чего любой суд присяжных оправдает меня и в полном составе явится плюнуть на твою могилу, - вопил раскрасневшийся вокалист, подпрыгивая на Ландерсовском животе на манер Тигры из мультика про Винни-Пуха. Пауль хрипел и подумывал над ритуальным харакири.
Третье утро в России встречало группу проливным дождем и грозным голосом диктора, раздающемся из висящего в углу радиоприемника и вещающего о штормовом предупреждении. Как ни парадоксально, но подобные грустные известия группу обрадовали, потому как символизировали целый день невысовывания носов, носиков и шнобелей из дому. Правда, из последнего было сделано исключение для Рихарда, которого под угрозой голодной смерти отправили в магазин, предварительно снабдив компасом, картой, фонариком и, зачем-то, спальным мешком двухместного масштаба. От последнего из вышеперечисленных предметов гитарист отпихивался, отпинывался и отбрыкивался особенно рьяно, но под воздействием таких труднооспоримых аргументов как «о тебе же заботимся, сволочь! Иди уже!» сдался и отправился таки в пресловутое путешествие из пункта Дом в пункт Магазин. Группа временно погрузилась в анабиоз и самосозерцание, особо продвинутые отправились в астрал (Оливер) и в Нирвану (Тилль).

Из анабиоза коллектив вывело появление Рихарда – мокрого, усталого, запыхавшегося и злого. Вид только что вернувшегося из магазина гитариста был страшен – в одной руке Рих тащил две авоськи, из которых пахло колбасой, в другой – спальный мешок, в который влезло еще пять пакетов, набитых чем-то непонятным, но предположительно съедобным. Энное количество авосек повисло у гитариста на ушах, одну он тащил в зубах, три висело на шее. В целом Рихард здорово напоминал не то трудолюбивого муравья, не то вьючного мула. Последнего – преимущественно выражением лица. Группа при виде такого изобилия тут же построилась вдоль кровати Тилля, изобразив на умильных лицах лицемерное выражение «Мы любим тебя, Бернштайн!». Особенно старался Пауль, который, несмотря на то, что был ниже всех, благодаря важности и самодостаточности выглядел настоящим гигантом мысли! К тому же он старательно вытягивал шею, стараясь казаться повыше ростом.
- Тьфу, - коротко проинформировал окружающих Рихард.
Тилль подхватил выпавшую из зубов гитариста авоську, одновременно пытаясь отпихнуть Шнайдера, вертящегося рядом и назойливо пытающегося отобрать у Рихарда заветный спальный мешок со всем его столь желанным для изголодавшегося ударника содержимым. Кристоф ловко увернулся от отпихивающей ноги Тилля и исключительно красивым поворотом, смахивающим на какое-то неведомое танцевальное па, снял с одного из ушей Риха еще одну сумку. Вскоре к процессу, здорово напоминающему разнаряжение Новогодней елки счастливо повизгивая присоединились и остальные участники музколлектива. И.О. раздеваемой елки герр Бернштайн невнятно мычал и отбивался от одногруппников свободными от авосек конечностями.

Наконец, пакеты были отобраны и распотрошены, а их содержимое почти честно разделено между участниками группы в полном соответствии с Робингудовской политикой «отобрать у богатых и нажраться, как свиньи». В одном из многочисленных пакетов обнаружилось мудро захваченное гитаристом спиртное, из-за чего хмурый день за окном сразу же показался Раммам не в пример веселее. Неизвестно откуда появились граненные стаканы, малосольные огурцы, соль и заветренная (исключительно для полноты картины!) колбаса. Некоторое время слышались только бульканье, чавканье и смех. С уменьшением количества спиртосодержащей жидкости голоса шестерых немцев наливались благородной медью, а в рассказываемых анекдотах повышался уровень пошлости. Еще через пару часов внимательные и хорошо слышащие граждане могли насладиться нестройным хоровым пением «а молодоваааа командирааа несли с пробитой головооой» и тихим пьяненьким хихиканьем.
Еще через несколько часов:
- Твой ход!
- Эээ… не перебивай меня. Так вот, а она мне и говорит…
- Во ик! стерва!
- А я про что!
- Где моя пешка?!
- Ты это у меня спрашиваешь?! Сам за своими ик! пешками следи, я своих пересчитываю…
- Флейк!
- Нету его.
- Как нету – его ход!
- Мужики! А вас не напрягает игра в шахматы вшестером?
*непонимающие взгляды десяти глаз, в которых сквозь пелену алкоголя старательно пробивается удивление*
- Ладно, проехали…

Много чего еще было этой ночью – и коллективное выведение из бессознательного состояния, и миниатюрный пожар, и попытка повеситься на туалетной бумаге, и пение матерных серенад – всего не опишешь. Короче говоря, настало утро.
Номер напоминал сонное царство, успешно конкурируя с иллюстрациями к книге «Спящая красавица». Из-под стола (кстати, наличие стола в номере, в котором его первоначально не было – факт мистический и современной наукой не объясненный) высовывались чьи-то ноги. Ноги периодически подергивались, безуспешно пытаясь станцевать что-то типа классической «семь-сорок». Еще две ноги, в которых внимательный наблюдатель без труда мог бы узнать Шнайдеровские пребывали на кровати, в то время как сам Шнайдер пребывал в классической позе компаса: каждая конечность указывала в свою сторону света, при этом в одной руке у него была опустевшая бутылка из-под пива, а в другой – чей-то ботинок. Судорожные подергивания всеми мышцами, жалостливые поскуливания и шишка на лбу говорили о том, что Шнайдеру ботинок достался дорогой ценой, хоть и с непонятной целью. Описание поз остальных участников группы прерывается их ничем не спровоцированным пробуждением…
Пауль проснулся под столом и, стукнувшись лбом, удивился низости потолков. Шнайдер проснулся в шпротах и задался вопросом когда это они успели сходить на рыбалку. Флейк проснулся с ощущением дискомфорта и удивился своему пребыванию в согнутом пополам состоянии в холодильнике. Оливер проснулся в позе лотоса и не удивился этому. Тилль проснулся и удивился тому, что проснулся. Рихард не проснулся. Проснулся он только после того как ему за шиворот налили холодной воды. Ну что ж… Каждый человек имеет право на свое хмурое утро. Друзья-товарищи имели возможность на своей шкуре испытать всю прелесть пословицы «морген гутен не бывает», что, впрочем, не добавило им счастья. Пробуждение шестерых немцев сопровождалось оханиями, аханиями, причитаниями и обещаниями «всех зарезать». Пауль выполз из-под стола и теперь сидел, обхватив гудящую голову руками и привалившись спиной к Шнайдеровской кровати, твердо обещая себе бросить пить. Шнайдер раздраженно стряхивал с себя трупы мелких рыбешек в машинном масле, гордо именующиеся шпротами и сокрушался по поводу напрочь загубленной рубашки, погибшей в неравной борьбе с машинным маслом. Шпроты падали на недоумевающего Пауля, который, сидя на полу, никак не мог понять, за что на него сыплется такое счастье. Всю эту пантомиму созерцал хмурый, растрепанный и невыспавшийся Тилль, который мысленно проклинал небо, землю, настроение, погоду, одногруппников, правительство и производителей дешевых китайских тапочек. Последних – за компанию. Чтоб им жизнь медом не казалась. Рихард, которого добрые друзья окатили холодной водой (исключительно для придания утренней бодрости и хорошего настроения!) тихо повизгивал, по-собачьи отряхиваясь и поминая нехорошими словами тот день и час, когда он связался с «этими бестолочами» и уговорил их создать группу. Флейк боролся с мощной советской техникой под названием «Юрюзань», которая ни в какую не хотела отпускать несчастного клавишника на свободу. Оливер, временно сменивший статус с Тишайшего на Самого Громкого, сидел на кровати и безуспешно пытался расцепить затекшие за ночь ноги, при этом дико ругаясь. Очень грязно и поэтично, что приводило в восторг Тилля. Картина маслом «Пробуждение нетрезвой группы Раммштайн» в общей сложности длилась примерно полчаса, пока не прервалась нервным срывом одного из действующих лиц…
- ТЫ! Это ТЫ!
- Тоже мне новость… И перестань меня трясти, задушишь. Пауль, перестань, кому говорят! – Тилль безуспешно и вяло сопротивлялся, отбрыкиваясь от исходящего ядовитой слюной гитариста.
- Это ты, ты, ты, ты…
- Стукните его кто-нибудь, его заклинило.
- Ах ты… Да ты… Это ТЫ!
- Угу, я уже осознал всю глубину своего морального падения. Может быть, теперь ты меня отпустишь?
- Слов у меня на тебя нет, - еле слышно всхлипнул Пауль, обессилев от такого эмоционального всплеска и временно перестав дергать за рукав Тилля с видом завзятого бультерьера.
- Ты не беспокойся, при нашей-то напряженной работе и не такие срывы случаются. А теперь меееееедленно разжимаем пальчики, меееееедленно… - Нет! – к Паулю неожиданно вернулась сила, - нет, ты мне сейчас за все ответишь! Какого черта ты притащил нас сюда?! Дикая страна… Солнце светит как полоумное, жара несусветная и водка паленая!!!
- Убберритттте егго отт мення…– жертва Паулевских обид от активной встряски стучала зубами и размахивала ногами, пытаясь отогнать настырного гитариста.
Наконец, Рихарду с величайшим трудом, политикой силы и уговоров удалось вырвать Тилля из рук Пауля и… гневно вцепиться в многострадальный Линдеманновский рукав.
- Тилль! Тилль, зараза, ты сейчас же отвозишь нас всех домой!
Линдеманн честно пытался покивать головой, но ему такой возможности не предоставил лидер-гитарист, схвативший герра вокалиста за плечи и нервно пристукивающий им об стенку. Рихардовское предложение неожиданно нашло самый горячий отклик в рядах Штайновцев, выразившийся в дружных согласительно-подтвердительных возгласах:
- Ага!
- Правильно!
- Сколько можно!
- У меня дома хомяк некормленый! Хотя, он уже сдох, наверное…
- А у меня утюг не выключен!
- А я уже неделю гитару в руках не держал!
- Ой, можно подумать тебя это сильно расстроило…
- Да, сильно! Я, может, даже сплю с ней…
- Все! Все, хватит, я все понял… Дайте мне опохмелиться и поедем. Есть у нас кефир?
- Кефиром?!
- А что?
- Да ничего, вообще-то… Нету кефира. Есть вражеский йогурт Фруттис и шпионские творожки Данон. Будешь?
- Засунь их себе…
- Он не будет, - возвестил Оливер, привычно зажимая рот Тиллю.
- Вот и отлично. Тогда встал, нашел ключи и поехал.
- Пришел, увидел, победил. А собраться? А номер сдать?..

Последний вопрос поверг группу в глубочайшие раздумья над несовершенством мира. По полу красиво были разбросаны шпроты, лежащий на полу ковер был заляпан маслом и пах спиртом, по стене был красиво размазан йогурт (пьяный Флейк кинул в Рихарда, но промазал), посреди комнаты гордо, как памятник самому себе стоял стол без одной ножки, окно было разбито (Шнайдер слишком активно махал руками), а классическая лампочка Ильича пребывала в художественно выдранном из потолка состоянии (Тилль показывал как хорошо он умеет качаться). И этот номер им предстояло сдавать…
Через полчаса активных обсуждений было решено своими силами произвести поверхностный косметический ремонт и «надеяться, что проканает». Ножку к столу аккуратно прилепили жвачкой, лампочку на потолок вернули тем же способом, из окна вытащили остатки стекла и занавесили его шторами, йогурт со стены убрали, ковер скатали и затолкали под кровать. После этого позвали хозяйку и гордо продемонстрировали ей комнату. Хозяйка постояла, поворчала, взяла с группы несколько рублей за утерю полотенец, которые им вообще не выдавали и ушла. Группа облегченно вздохнула, наскоро покидала вещи в сумки (наскоро – это еще мягко сказано, чего стоили одни Рихардовские ботинки, пребывающие в Шнайдеровской сумке по соседству с колбасой!) и дружно вывалилась во двор. Во дворе Тилль обнаружил свою машину, быстренько покидал в багажник вещи одногруппников и, наконец, впустил возмущенно сопящий музколлектив в салон.
Группа, правда, немножко повоевала, в рамках жанра выясняя кто же удостоится чести сидеть на переднем сидении. В этот раз по праву сильнейшего место занял счастливый Рихард. Плюхнувшись на сидение, гитарист вытянул ноги и радостно произнес:
- Ну наконец-то! Домой! В суровые будни!
- У тебя этих суровых будней - весь год впереди, - хмыкнул Тилль, - Когда мы еще вот так вместе в отпуск поедем?
- Это да, - вздохнула неидентифицируемая личность с заднего сидения, видимо, отчетливо представив нудную и кропотливую работу в студии, журналистов, фуршеты, презентации, релизы, поклонниц и поклонников, гастроли и тому подобные «прелести»…

Две недели спустя. Берлин. Семь часов утра, квартира сонного Пауля Ландерса.
- Алло?
- Пауль, это Тилль. Я вот что подумал…

- Неееет!!! – вопль доведенного до крайности гитариста красиво оттенил предсмертный всхлип ударившегося об стенку телефона…

  Количество комментариев: 15

[ добавить комментарий ]    [ распечатать ]    [ в начало ]