 |
Душа неприкаянная
В ожидании церемонии Рихард не находил себе места. Райми привел его в пустую хижину, объяснив, что хозяева не вернуться до завтрашнего вечера, и он может пользоваться гостеприимством этого дома, не опасаясь того, что кого-то стеснил. Чуть позже Райми принес бутылку питьевой воды и предложил Рихарду поспать несколько часов. Сам же он вместе со Шнайдером отправлялся на прогулку по джунглям. Поначалу Рихард стал возмущаться, что его не берут с собой, но потом успокоился и согласился остаться. Он не хотел еще несколько часов подряд выслушивать болтовню индейца, ему хотелось побыть в тишине и подумать над тем, что ему предстоит.
В хижине кровати не было, прямо на полу лежала циновка, укрытая ярким самотканым пледом, вместо подушки на циновке лежал твердый валик из соломы, обмотанный тканью. Рихард попробовал было уснуть, но постель была такой неудобной, что о сне не могло быть и речи. К тому же он хотел есть. Вспомнив слова шамана о воде, он сделал несколько глотков из бутылки и прислушался к своим ощущениям. Голод не прошел, а лишь усилился. Рихард решил выйти на улицу, хижина давила на него, эта неприкрытая нищета: окна засиженные мухами, деревянные табуреты, убогий колченогий стул, тяжелый массивный стол в углу, тысячи самодельных салфеточек, пледов, прохудившихся лоскутных покрывал, циновка на полу, подушка из соломы - все это действовало на него угнетающе. Но на улице было не лучше: беременная девушка ушла куда-то, зато вместо нее у одной из хижин сидели две молоденькие индианки, завидев Рихарда они захихикали и потупили взор, но тут же снова подняли глаза и заулыбались. Рихард вспомнил про их «развлечения» и ему стало как-то не по себе, девочкам было не вид не больше пятнадцати лет, и при этом он мог поклясться, что в их глазах видел определенные и совсем не детские желания. Круспе закурил и отвернулся от них, тут же к нему подбежал босоногий мальчуган лет восьми и, показав грязным пальчиком на сигарету, сказал по-английски:
- Дай, сигарета, курить.
Рихард растерялся, посмотрел по сторонам и сказал:
- Ты же ребенок, - это прозвучало как-то глупо, и Круспе смутился еще больше.
Мальчик заулыбался и снова указал на сигарету.
- Добрый белый сеньор, дай?
- Не бойтесь, сеньор, они курят здесь все, можете спокойно дать сигарету, хуже не будет, - услышал он за спиной.
Рихард повернулся, неподалеку от соседней хижины стоял молодой худощавый индеец и с улыбкой смотрел на него. Одет он был в светло-голубые джинсы и черную футболку с глупой улыбающейся рожицей.
- Дайте вы ему, он ведь не отстанет, - снова сказал индеец и немного подумав, добавил. – Не разрушайте его романтические представления о добрых белых сеньорах.
Рихард достал сигарету из пачки и протянул ее мальчику. Тот широко улыбнулся, схватил ее, засунул за ухо и убежал. Индеец подошел к Рихарду и, протянув руку, представился:
- Я Араухо, – парень говорил на приличном английском.
Рихард ответил на рукопожатие.
- Рихард.
Они немного помолчали, Рихард молча курил, Араухо стоял рядом.
- Я учился в Лиме, - сказал вдруг индеец. – Я здесь самый образованный, мог бы и не возвращаться, да сестра забеременела, вот я и приехал. Отец умер давно, мать старая, нужен в доме хозяин, ой как нужен. Сигареткой не угостите?
Рихард протянул парню пачку.
- Я две возьму? – спросил он.
- Бери. Так это твоя сестра была.
- Смотря какая.
Араухо прикурил, достав из кармана коробок спичек.
- Девочка эта, мы видели ее, когда пришли сюда.
- Да какая же она девочка? Она уже женщина, - Араухо засмеялся. Заметив, что Рихарду совсем не смешно индеец уже серьезно сказал. – Хуанита давно выросла. Мы здесь и детства-то не знаем, ей уже пятнадцать, она вполне может считаться взрослой.
- А почему же твоя сестра не пошла, учиться с тобой, - спросил Рихард и неожиданно понял, что это могло прозвучать невежливо, но Араухо совсем не смутился.
- Глупая она, куда ей. Мозги они или есть или их нет, тут уж ничего не поделать сеньор, - парень замолчал, глубоко затянулся и спросил. – А вы приехали сюда к Лучо?
- Ну да, вроде бы вашего колдуна так зовут.
- Сюда часто приезжают на обряд. Правда чаще индейцы, белые в основном не знают об этом, а если и знают, то не доверяют. Хотя, наверное, больше боятся.
- А это, правда, что от обряда может стать очень плохо?
- Плохо? В смысле плохо?
- Ну, рвота там всякая и тому подобное.
- Так это всегда, лиана она же очищает. Но это не страшно, это быстро забывается. А вам, зачем это, обряд этот зачем?
- Ну... - Рихард замялся.
- Нет, если не хотите то и не говорите. Но не думаю я, что вы приехали сюда на лечение. Видимо так поразвлечься. К нам приезжал однажды журналист один, развлекался он так. Смешно было.
- Что смешного?
- Да парень смешной был, веселый такой. Все ходил по домам, спрашивал, как мы живем. Он, наверное, думал, что мы ходим тут в набедренных повязках и едим сверчков и крокодилов.
- А вы не едите?
- Крокодилов бывает, а сверчков нет. Он, когда увидел у меня магнитофон, чуть не упал. Спрашивает, а откуда у и тебя магнитофон. Так спрашивает, словно я не могу его иметь. Наивный.
- А откуда у тебя магнитофон? - Рихард улыбнулся.
- Да купил в городе, откуда он еще может быть. Правда электричества то все равно нет, вот он и пылиться. Когда батарейки куплю – слушаю, но они быстро садятся.
- А слушаешь что?
- Музыку.
- Да я понял, просто я музыкант, в группе играю, вот и интересуюсь.
- В группе? А как называется? – Араухо кажется, заинтересовался.
- Rammstein.
- Не слышал, американская?
- Немецкая, а еще у меня сольный проект Emigrate.
- А что играете?
- Тяжелую музыку.
- Металл? Рок?
- Ну, да что-то вроде того, - Рихарду было немного обидно, что парень совершенно ничего не слышал про Rammstein и Emigrate, хотя глупо было полагать, что под каждой лианой в джунглях тебя ждет по фанату.
- Круто! Не серьезно, я люблю тяжелую музыку, да только как включу, мать тут же кричит, что я нашлю на нас проклятье. Она суеверная. Я в столице, когда учился, то часто слушал рок. У меня сосед был в общежитии такой тихоня, и я его вечно пугал. Включу что-нибудь и пугаю. Он все больше классику любил. Ладно, Рихард, пойду я, дел много. Вы не бойтесь обряда, он безопасен.
- Да я и не боюсь.
- Ой, да ладно, - Араухо улыбнулся и пошел прочь.
Рихард еще немного постоял на улице и вернулся в хижину, лег на циновку и почти сразу уснул.
* * *
В маленькой, пропитавшейся запахами множества людей, хижине горела керосиновая лампа. Её неровный свет создавал причудливые тени на стенах, казалось, словно хижину наполнили безобразные постоянно меняющие свои очертания теневые чудовища. Света от нее было так мало, что Рихард с трудом мог различать предметы и лица людей собравшихся здесь. Лучо, как и днем, сидел в центре хижины прямо на полу и размешивал айяуаску в низких деревянных чашках. Рихард и еще пятеро пациентов (это были индейцы) ждали в углу на деревянных лавках.
Шнайдер разбудил его полчаса назад. Как ни странно, но сон на неудобной циновке в душной хижине был так спокоен и сладок, что Рихард поначалу даже не хотел просыпаться. Он что-то промычал в ответ на слова Шнайдера и перевернулся на другой бок, но Кристоф был непреклонен. Но даже сейчас, через полчаса после пробуждения, Круспе пребывал в состоянии полусна. Наверное, именно этим объяснялось то, что страх, преследовавший его последние часы, прошел сам собой.
Наконец Лучо закончил приготовления. Он тяжело поднялся и направился к пациентам. Рихард внимательно смотрел, как шаман разливал напиток в кружки, видимо для каждого отдельного пациента айяуаска приготовлялась по индивидуальному рецепту. Изначально напиток смешивался из растертой травянистой массы и чего-то мутного, по всей видимости, это был местный самогон, в большом глиняном кувшине, а вот уж потом, разлив по кружкам, Лучо колдовал над напитком, то что-то бормоча себе под нос, то подсыпая непонятных порошков из маленьких баночек.
Рихард сидел с края, ближе всего к Лучо ему-то и досталась первая кружка. Прежде чем выпить мутную жидкость Круспе низко наклонился над кружкой и понюхал - пахло спиртом и травой. Лучо стоял рядом и Рихард шумно выдохнув, принялся пить. Айяуаска была отвратительной - горькая, вонючая, обжигающая, Рихарду пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выплюнуть все на пол. Но он справился и допил до конца.
-Хорошо, - сказал Лучо на английском и пошел дальше. Индейцы тоже морщились, пили, один, видимо не вынеся вкуса, сразу вскочил и выбежал из хижины. Но Рихард почти не замечал этого. Его рот наполнился горькой слюной, тело стало тяжелым и непослушным.
С момента принятия наркотика прошло не более десяти минут, а ему уже было плохо. Райми предупреждал его о тошноте, но в душе Круспе наивно верил в то, что эта участь минует его, что он, человек, выпивший за свою жизнь столько крепких напитков, должен спокойно перенести какой-то местный наркотик. Но он ошибся, через пятнадцать минут его вырвало. А через полчаса он полностью ушел в мир, созданный действием айяуаски.
Было темно, так темно, словно во всем мире настала ночь и отключили электричество. У этой темноты не было ни начала, ни конца, не было вообще ничего, лишь чернота и пустота. Рихард начал паниковать, но тут стало светлеть. Сначала он увидел осу. Это было так странно и неожиданно, что Рихард поначалу даже растерялся. Маленькое насекомое сидело на тоненькой ветке дерева, ветка существовала сама по себе, она начиналась из пустоты и уходила в бесконечность. Оса грелась (Рихард понимал, что это глупо, думать, что насекомое греется, но он думал именно так) в лучах яркого солнца. Она почти не шевелилась, только иногда по ее прозрачным тонким крылышкам словно пробегала дрожь. Рихард внимательно смотрел на осу, но ничего не происходило.
Не смотря на то, что он находился под воздействием наркотика, он отчетливо понимал, что все то, что он видит не реально, что все то, что он видит, создано лишь его воображением, а еще он помнил про Софию. Перед тем как уйти в этот иллюзорный мир, он думал о ней. Как и советовал Райми, он вспомнил тот момент в ванной, когда она явилась ему, и он полагал, что как только наркотик подействует, он непременно попадет в тот самый момент, однако этого не произошло. Он просто видел осу, сидящую на ветке дерева.
- Это ее последнее лето, - услышал он женский голос.
Рихард повернулся. Если минутой раньше позади не было ничего, лишь черная пустота и бесконечность, то сейчас там была лесная поляна, на ней то и стояла София. В его видении София носила тяжелое, длинное бордовое платье с квадратным вырезом, волосы ее ниспадали на плечи крупными локонами. Она улыбалась, по-доброму, как-то смиренно и спокойно и Рихард видел, что сейчас все зубы у нее на месте. Теперь это была почти совершенная молодая женщина.
- София, - Рихард произнес ее имя, но девушка даже не подняла глаз, она смотрела на осу и молчала.
- София, что нам делать? Чем мы можем помочь тебе? – снова спросил Рихард.
- Когда наступит ночь, она уснет навеки, и это ее судьба, - сказала девушка. – Все проходит, за летом придет осень, и тихо опадут листья, умирая в забвении. Мы лишь маленькие ничтожные букашки и нам ничего не изменить, можно лишь стремиться к внутреннему совершенству и искать счастья в собственной душевной гармонии и любви. Оса безгрешна, она не боится смерти. Она не мучится терзаньями беспокойной грешной души. Она не ищет своего призвания, потому, что все предопределено заранее, и нам ничего не изменить, да только мы не понимаем, а она понимает. И кто из нас умнее? Кто из нас чище?
- Зачем мне все это знать? – Рихард был растерян, он видел совсем не то, что хотел, странные слова Софии наполнили его душу тоской и ощущением неизбежности конца. Видимо из-за наркотика он сейчас чувствовал конечность мира особенно остро.
София повернулась к Рихарду.
- Все дело в восприятии. Мир настолько субъективен, что все зависит только от нашего восприятия. Если в твоих глазах чернота, то и все вокруг станет черным, но стоит посмотреть под другим углом и мир изменит цвет и наступит новое утро. Утро приходит каждый раз, даже если нас уже не станет, утро наступит все равно и солнце, выйдя из-за горизонта, снова осветит эту землю своим святым и праведным светом, так почему же мы все время недовольны? Почему в нашей душе так часто живут злые демоны и разрушают нас изнутри? Зависть, злоба, ненависть, тоска, откуда все это? Не мы ли рождаем это в себе, не мы ли повергаем себя в пучину греховную, отрекаясь от безгрешного детства и становясь на путь неверный? Когда мир вдруг перестал быть новым и удивительным? Я помню, как в детстве смотрела на снежинки, падающие в свете фонаря, и это казалось мне великим чудом Господним, и я бежала к матери и со слезами счастья говорила ей об этом. Но став старше я уже не замечаю этого, снег стал обычным, дождь уже не завораживает и совсем не хочется босиком прыгать по лужам, отдавшись на волю дерзких хулиганских желаний, весеннее цветение уже не вызывает эмоций. А ведь все это чудо, чудо мира, созданного Господом нашим, так почему же не видим мы и не умиляемся. Всегда есть что-то такое благостное, что может изменить цвет твоей души. Иногда это легкие облака, плывущие по ярко синему небу, иногда малыш, улыбающийся весеннему солнцу, иногда стая перелетных птиц, покидающая холодные края. Посмотри вокруг и ты найдешь это, ведь мы лишь пылинки мироздания, а вокруг совершенство и незыблемость вечного мира. А иногда стоит улыбаться, просто так, без причины, улыбаться, чтобы вернуть себя в детство, - София снова взглянула на осу. - Она умрет, очень скоро, но она счастлива, счастлива, потому, что сейчас для нее лучший момент в ее короткой жизни. Она совершенна.
И в этот момент картинка сменилась. Это произошло как-то сразу, совсем без перехода, как бывает разве что во снах. Теперь Рихард стоял посреди ярко освещенной сцены, внизу в зале собралась многотысячная толпа. Среди людей Рихард видел знакомые лица, друзья, люди с которыми ему приходилось сталкиваться в своей жизни, но здесь были и совсем чужие и все они с восторгом и восхищением смотрели на него. Рихард ничего не делал, он просто разглядывал всех этих людей, а люди смотрели на него. И тут в зале кто-то начал аплодировать, толпа тут же подхватила аплодисменты, стали раздаваться крики, люди выкрикивали его имя, кто-то визжал, кто-то плакал. Рихарду стало немного не по себе, но вместе с тем ему было очень приятно. И тут свет прожекторов стал плавно перемещаться, вскоре Рихард остался в полной темноте, а прожекторы осветили другую сцену, она была тут же, рядом с ним. На сцене стоял мальчик, совсем юный, Рихард никогда раньше не видел его. Аплодисменты стали стихать, крики прекратились, люди стали поворачиваться к мальчику.
- Слава изменчива, - услышал он голос Софии, - поэтому всегда нужно иметь что-то, что поддержит тебя, когда миллионы глаз устремятся в другую сторону, и тысячи рук будут аплодировать не тебе. Ведь признание как переменчивый ветер, сегодня он дует тебе в спину, а завтра в лицо. Если слишком сильно зависеть от этого, то настанет момент, когда ты не сможешь справиться с забвением, а забвение придет, оно всегда приходит. Люди бывают очень злыми, сегодня они целуют тебе ноги, а завтра закидают камнями. Ты спрашивал, чем ты можешь мне помочь, но ведь твой вопрос не так важен. Сперва ты должен задать правильный вопрос и ответить на него, потому что, без этого тебе не сделать ни шага.
- Какой вопрос? – Рихард повернулся на голос и увидел Софию. Она стояла чуть поодаль и с тоской смотрела на него.
- Я не знаю, это ведь твой вопрос. А пока ты будешь думать, я покажу тебе то, ради чего все это началось. Я покажу тебе свою жизнь.
Теперь Рихард сидел в кресле в кинотеатре. Он был здесь совершенно один. На экране шел фильм, но это был не обычный фильм, это была жизнь Софии.
* * *
Это была ее жизнь. Тихая, спокойная и главное абсолютно правильная. Были родители - с трепетом и любовью относящиеся к ней, были друзья - милые, добрые, приятные люди, был дом (к нему приходилось привыкать, ведь их жизнь в Лиме только начиналась и дом был пока чужим и незнакомым, но это был их дом), и было самое важное и значимое, самое серьезное и самое великолепное – ее вера. Господь Бог – отец наш и пастырь наш. Здесь не было вопросов, не было сомнений, не было терзаний. Вера давала спокойствие и уверенность. Любое действие согласовывалось с ее верой. Хлеб наш насущный, что даровал нам Господь, храм и Библия перед сном. Все было правильно, праведно и непоколебимо. Мораль, нравственность, чистота и спасение души. Так будьте совершенны, как отец ваш небесный - это было правилом. А потом настал тот день.
Была весна. Было утро. Она шла по улице, радуясь пению птиц и солнцу, что освещало ее путь, солнцу, что даровал ей Бог, которого чтила и которому молилась. Он шел навстречу, шел, не зная о ней, не зная о Боге в ее душе не зная о спасении, что искала она, и вера ее была ему неведома. Их взгляды встретились и в этот миг вера, Бог, родители, все это на несколько секунд перестало существовать. Для двоих, еще незнакомых людей, мир вдруг изменился, в одну секунду рухнул к их ногам, чтобы восстать снова, но на этот раз это был другой мир, мир в котором существовало только одно чувство, сжигающее изнутри, разрушающее все – пламенная любовь. Нет, это была не такая тихая и созидательная любовь, которая возводит храмы и спасает грешников, это была сатанинская любовь, адское пламя, сжигающее все и разрушающее города, строившиеся столетиями. Это был вихрь, торнадо, смерч, что подхватил их и понес прочь от близких и родных, прочь от тихой и спокойной жизни, навстречу погибели. И это была греховная любовь.
Уже позже, когда он стал для нее смыслом жизни и существования и она узнала его тайну, она спрашивала себя, а смогла бы она уйти тогда, в первый миг, в первую секунду, когда она еще не знала его имени и не знала греховных утех плоти с ним, если бы он сказал ей правду. Нет. Она бы не ушла и тогда, не ушла потому, что это было ее судьбой, это было ее грехом и это было ее проклятьем, путь назад был отрезан в первую секунду, да и был ли он этот путь…
Они встречались тайком от всех, в маленьком домике на аэродроме и любили друг друга, любили потому, что по-другому не могло и быть. Страсть съедала их, сжигала изнутри, стоило им лишь на минуту разлучиться. Он был женат, его жена и маленький сын жили в большом богатом доме, и он должен был каждый день приходить туда и лгать всем, что по-прежнему любит их. Она же возвращалась в дом, где со стен с упреком смотрели лики святых, и лгала всем, что по-прежнему чиста и невинна. И по-прежнему любит Бога и чтит его заповеди. Она знала, что настанет час расплаты и боялась его, но страх потерять любимого был сильнее. Через полгода они решили бежать, решили потому, что прятаться дальше не было никакой возможности. Его отец начал что-то подозревать, ее мать смотрела на нее с упреком, словно знала ее тайну. Они не знали, что ждет их впереди, они знали лишь одно, если нет возможности быть вместе навеки, то порознь жизни не будет. О такой любви снимали фильмы и писали книги, о такой любви мечтали многие, в такую любовь сложно было поверить, но познав ее поверить в другую было невозможно. Это было как наркотик, что продавал его отец, отведав однажды, ты навеки становился его рабом, и они добровольно пошли в это рабство. Однажды вечером они решились все изменить… Они взяли билет на пароход и собрались уплыть в США, но не успели. Кто-то донес на них, может кассир, продававший билеты, может человек его отца, видевший их вместе, может сам Господь Бог, свершил свой суд. К тому моменту она знала слишком много, знала про бизнес его отца, знала про наркотики, что возились на маленьком самолете, знала про полицию, подкупленную мафией. Она знала много имен и лиц, и его отец знал, что она знает. Ее схватили прямо на улице, когда она шла на свидание к нему. Схватили грубо, ударили по лицу, выбив зуб, разбив нос, заставив плакать. Потом ее еще долго били, мучили и издевались (если бы суеверный отец ее любимого узнал бы об этом, он отрезал бы руки ее мучителям, но он не знал, а они не были суеверны), над ней надругались, унизили, а потом закинули в самолет и повезли в джунгли. А там ее ждала смерть. Она не знала, что ее любимый уже мертв, не знала, что его отец застрелил его в собственной постели, и поэтому она терпела мучения, думая лишь о том, что тем самым спасает его. Спасает его семью и его ребенка, отрекается от любви, выжигает ее из сердца и смертью искупает свою вину. Но смерть не принесла избавления…
Рихард огляделся, он сидел на лавке в маленькой хижине айяуаскеро. Видения закончились, но он так ничего и не понял. Он видел ее жизнь, видел ее смерть, но он понятия не имел, что делать с этими знаниями. Бог, Дьявол, христианство, грехи и праведные муки, все это было для него таким далеким и непонятным, он прожил полжизни, не задумываясь над этими вопросами, прожил хорошо и легко и не думал, что все увиденное могло бы изменить его жизнь. Он не терпел, когда кто-то посягал на его внутреннюю свободу, он гордился возможностью самостоятельно выбирать свой путь и следовать за своей тоской и стремлением. Да, он нарушал заповеди, но нарушая, никогда не задумывался над этим, да если бы и задумался, то наверняка нашел бы себе оправдание. София была для него словно соринка в глазу, она раздражала его, и все сделанное им здесь, было лишь поиском способа избавления. Он надеялся на обряд, надеялся на то, что после принятия наркотика перед ним выстроиться четкий план дальнейших действий, но обряд прошел, а плана не было. Да, он видел Софию и говорил с ней, но разговор этот был на отвлеченные темы. Она говорила, что, прежде всего, нужно найти правильный вопрос, но вопроса не было. То есть вопросов было множество, только какой из них был правильным, он не знал. И тут он понял, что ему просто не хватило времени, что действие наркотика закончилось слишком рано, и он не успел увидеть самого главного. Он вдруг понял, что все виденное им, было лишь предысторией, предисловием к главному к ответу на главный вопрос (ему показалось, что он понял какой вопрос главный) где она похоронена. Да, он должен был увидеть это, увидеть место, увидеть ориентир, она должна была дать карту и ключ. Но ничего не успела. Рихард вскочил с лавки и кинулся к Лучо. Старый шаман внимательно смотрел на него со своего места в центре хижины. Рихард сел напротив и заговорил.
- Нужно продолжить процедуру, понимаете меня? – Шаман казалось, не понимал ни слова, тогда Рихард схватил с пола пустой кувшин из-под айяуаски и ткнул в него пальцем. - Еще надо, понимаете. Надо еще. Я не успел увидеть. Мне очень надо.
Шаман улыбнулся и забрал кувшин из его рук.
- Ты все видел, все, что должен был. Духи показывают все, что нужно. Всегда, – Лучо говорил на вполне приличном английском.
- Нет, не сейчас. Вышла ошибка, вы не понимаете. Мне нужно. Я не получил карты и ключа. Я не видел главного, она не ответила на вопрос.
- Духи никогда не ошибаются, ведь духи не могут ошибиться. А человек может, и ты ошибаешься. Ты все поймешь утром. Сиди спокойно, я верну тебе гармонию и спокойствие, я помогу тебе унять твоих бесов.
- Да нет же, дайте мне еще вашей бурды, дайте мне этого зелья. Я не могу вот так, я ничего не пойму, - Рихард начал сердиться.
- Обряд не закончен, чужестранец, ты все увидишь, сейчас, - Сказал шаман и закурил вонючую сигару.
Рихард замер, да конечно, просто он не все понял сразу. Сейчас Лучо окурит его своей дурманной сигарой и видения вернуться. Круспе закрыл глаза. Лучо что-то бормотал себе под нос и его бормотание начало усыплять Круспе, потом к бормотанию прибавились тихие похлопывания. Рихард приоткрыл глаза и увидел, что Лучо постукивает по полу веником из пальмовых листьев. Бормотания шамана становились все быстрей, постукивания все ритмичней, Лучо стал легонько постукивать веником по плечам Рихарда, по его рукам, голове. Гитарист снова закрыл глаза. Все продолжалось еще минут десять, ритм все нарастал, Рихард чувствовал, как спокойствие возвращается к нему, а вместе со спокойствием в тело его приходит легкость и сила. И тут все закончилось.
- Теперь ты можешь идти, - сказал шаман.
- А как же видения? – Рихард был уже спокоен.
- Ты все поймешь утром, иди, ты не один здесь, - шаман махнул рукой.
И Рихард ушел, он вышел из хижины и увидел Шнайдера, тот ждал его, сидя прямо на земле, рядом с Райми, перед угасавшим костром.
- Я ничего не видел, ничего такого, что могло бы нам помочь, - сказал Рихард, он хотел было рассказать им о своем видении, но Райми остановил его жестом.
- Сейчас нужно спать, не время говорить, - он поднялся с земли, отряхнул свои белоснежные брюки и подошел к Рихарду.
- Но, как же, я ведь должен понять, - Рихард чувствовал, как сон одолевает его, глаза начали слипаться, он еле стоял на ногах.
- Спать, нужно спать, иначе будет очень плохо, это тяжелый обряд и нужно спать, - Райми взял его за рукав и повел к хижине, где он отдыхал днем. Рихард не противился, он просто не мог противиться. Уже через десять минут Круспе спокойно спал на полу хижины, Райми укрыл его пледом и тихо вышел на улицу. Им со Шнайдером тоже нужно было поспать.
* * *
К вечеру следующего дня Шнайдер и Круспе вернулись в Лиму. Рихард был, мочалив и угрюм, за все время полета он ни сказал, ни слова, ударник собственно тоже не стремился поболтать. Еще в деревне айяуаскеро Шнайдер рассказал Рихарду об их с Райми походе в джунгли. К сожалению, это предприятие закончилось ничем, они бродили по туристическим тропам до темноты, но так ничего и не нашли. Если крест и существовал раньше, то сейчас его и след простыл. Рихард молча выслушал все это и спокойно сказал:
- Ну что же, остается священник.
Они были все в той же маленькой и убогой хижине, где Рихард провел ночь. Райми сидел на деревянном стуле в углу, Шнайдер стоял у двери, а Рихард сидел прямо на полу, на циновке. Сказав про священника, он поднялся и прошел к окну.
- Какой священник? – Шнайдер, казалось, не понимал о чем идет речь.
- Православный. Придется разговаривать с ним. Райми, - Рихард посмотрел на индейца. – Здесь есть православные церкви?
- О, боюсь, нет. В джунглях совсем нет цивилизации. Может, конечно, есть какие-нибудь миссионеры, да и то вряд ли. Простите меня.
- Что, на всю страну нет ни одного священника? – Рихард был поражен.
- Я же не говорил о стране, простите, я все еще никак не могу научиться правильно, выражать свои мысли. Я говорил об этой деревне. В Лиме есть храм, там точно есть. Может и в Икитосе есть, хотя вряд ли, в последние годы Икитос стал очень уж провинциален и многие ушли оттуда.
- Тогда вернемся в Лиму, мы сможем сегодня улететь? – Рихард был полон решимости. Он достал сигарету и закурил. Маленькая хижина тут же наполнилась табачным дымом, и Шнайдер приоткрыл дверь.
- Постой, а что ты видел на обряде? – Шнайдер, словно очнулся. Он собирался спросить Рихарда об его видении, как только тот проснулся, но до сих пор все не решался. Может суровое и оттого какое-то чужое лицо лидер гитариста, пугало его, а может он просто сам еще окончательно не проснулся.
- Ничего я не видел – Рихард огляделся в поисках пепельницы, не найдя ничего подходящего он сложил ладонь лодочкой и стряхнул пепел в нее.
- Как ничего? Совсем ничего? – Шнайдер был растерян. Он тайно возлагал немалые надежды на этот обряд.
- Ну не совсем, отойди, - Рихард легонько отодвинул Шнайдера плечом и вышел на улицу. Барабанщик посмотрел на Райми. Тот лишь улыбнулся и пожал плечами. Шнайдер вышел на улицу вслед за Круспе.
- Так что, все же, ты видел? – спросил он.
Рихард сидел на корточках рядом с входом.
- Я не знаю, я видел осу.
- А? Осу?
- Ну, да, осу. И София сказала, что это ее последнее лето.
- Так София была?
- Была, - Рихард затушил сигарету и отбросил ее от себя.
- А что про лето? Она оставит нас?
- Не знаю я! – Рихард поднялся на ноги. – Она не про себя говорила, а про осу. Оса умрет счастливой и бла, бла, бла. Вот так вот. А ты что думал, она план мне даст? Нифига. Нет плана. Все, как и раньше, только новые загадки. Правда она показала мне жизнь свою, здесь в Лиме. Но я все это и так уже знал. Нам нужен священник.
- Рихард, не злись. Я же не виноват ни в чем.
На улицу вышел Райми, он тоже закурил. Рихард посмотрел на шамана, словно раздумывая над тем, стоит или нет продолжать разговор при чужом человеке и все же продолжил.
- Ее убили где-то здесь в джунглях. Привезли на самолете и зарезали. По приказу отца ее любимого человека. И любимого ее убили, в тот же день. Отец сам его и застрелил.
- Это что же за изверг такой был? – возмутился Шнайдер.
- Его звали Гонсалес Пруст, он был здесь самым важным человеком, - тихо сказал Райми. – Наркобарон, а по сути, король Лимы. Он убил сына, потому, что тот хотел пойти против него. Он вроде бы собирался федералам отца сдать. Я, правда, не понимал, как это все связано между собой. Взрывы все эти и убийства. Видимо она мстит за свою смерть
- А вы откуда все это знаете? – Рихард насторожился. – И почему раньше молчали?
- Да это уже не важно, Гонсалес уже давно умер. Я узнал об этом от индейцев в столице, когда вас искал. Я же и нашел вас именно так, от индейцев все узнал. Мы тихие и незаметные, но у нас везде свои глаза и уши.
Это прозвучало как угроза, и Рихард с сомнением посмотрел на шамана, но тот, казалось, не замечал взгляда гитариста. Он, как и Круспе минутой раньше отшвырнул окурок и с улыбкой посмотрел на музыкантов.
- Священник ваш единственный выход. Она говорила, что я должен указать путь, так вот я и указываю. К сожалению других путей, я не знаю. Только я уже не смогу вас сопровождать, я нужен у себя в деревне.
- Ничего, мы и сами разберемся. Нам бы улететь отсюда поскорей.
- Я провожу вас к пирсу, там каждый день самолет до Икитоса летает. Сегодня тоже полетит, - Райми уже не был так заискивающе вежлив и Рихард решил, что тот хочет побыстрей отделаться от них.
- Отлично, - согласился Рихард.
Уже в Икитосе Рихарду вдруг стало невыносимо тоскливо. Он вдруг почувствовал себя раздавленным и совершенно никому не нужным. Он почти физически стал ощущать, как утекает время сквозь пальцы и понял, (хотя и раньше он понимал это, просто именно сейчас это стало слишком очевидным) что ему уже никогда не вернуть прошедших мгновений. Ни обряда, ни полета на гидросамолете над величавой Амазонкой, ни разговора с Араухо ничего. Он почему-то ясно понял, что все заканчивается. Сам не зная почему, но он верил в то, что священник станет последним звеном в цепи событий произошедших с ним в Перу. Рихард не знал, что это было, прозрением, предчувствием, провидением, он просто знал, что уже завтра утром они сядут на самолет и покинут Южную Америку. Еще позавчера он страстно мечтал об этом, торопил время, подгонял его, готов был сделать все что угодно, лишь бы выбраться отсюда, а сейчас вдруг понял, что ему будет очень недоставать этого. Такое может произойти с человеком лишь раз в жизни, такое никогда не повторяется, и такого никогда не ждешь, а получив, вдруг нежданно привязываешься. Адреналин, чувство опасности, важности своей миссии, ощущение значимости и серьезности происходящего и главное понимание того, что в центре событий, о которых можно разве что прочесть в фантастических романах стоишь ты, все это уходило, вместе с Софией. Они даруют ей покой, а сами лишаться его навеки, потому что всегда будут вспоминать эти дни и чувствовать, что их уже не вернуть.
В самолете тоска сделалась еще сильнее и невыносимей. Рихард выпил немного красного вина и уснул.
Минут за двадцать до посадки Шнайдер осторожно разбудил его.
- Ты как? – спросил Кристоф.
Круспе прислушался к своим ощущениям, тоска не прошла, но как-то поутихла, и он решил, что все в порядке.
- Нормально. Я думаю, все будет нормально. Завтра же и улетим по домам.
- Почему завтра?
- Я чувствую, что сегодня все кончится, - Рихард замолчал и посмотрел в иллюминатор.
- Ну и, слава Богу, что кончится. Я так домой хочу.
- Хочешь? А я вот думаю, что буду скучать по всему этому.
Шнайдер не отвечал. Рихард повернулся к нему, Шнайдер сидел с задумчивым выражением лица и смотрел куда-то в пустоту.
- Эй, ты чего?
- Ничего, - Шнайдер усмехнулся и взглянул на Рихарда. – Я ведь тоже буду скучать. Как бы глупо и нелепо это не прозвучало, но буду. И ведь не расскажешь никому, не поймут.
- Точно.
- Словно я проживал здесь чужую жизнь.
- Это как это, чужую?
- Не знаю даже, может я не так выразился. Не чужую, свою, конечно. Просто какую-то чужую. Господи, я и сказать то не могу, как следует. Я имею в виду, что все произошедшее здесь настолько нереально, что словно и не со мной произошло. Как будто это сон какой-то. Даже не кошмар, а просто сон. Или фильм. Я вот думаю, если, как ты говоришь, завтра мы будем дома. Ты кстати, в Нью-Йорк поедешь?
- Не знаю, даже. Нет, наверное, что-то мне в Берлин захотелось.
-Хорошо. Ну, так вот, я уже завтра может, буду спать на своей постели в своем доме, зайду в ванную свою, чистую, вдохну воздух Берлинский, ну ты понял.
- Понял.
- И все это, этот самолет, река эта, Лима, бруджо этот странный, все покажется мне сном. Словно и не было ничего, словно и не происходило… - Шнайдер снова замолчал.
- Грустно.
- Не то слово.
- Правда рано мы ностальгируем, еще ведь не все кончилось, - Рихард попытался улыбнуться, но улыбка вышла какой-то вялой.
- Ну да.
Самолет пошел на посадку, и они замолчали.
В аэропорту Круспе попытался было возобновить разговор, но Шнайдер лишь отмахнулся, видимо у него кончился запас откровенности. Они сдали вещи в камеру хранения и направились к выходу. Выйдя из аэропорта, они тут же поймали такси (благо с этим проблем не было) и направились в храм.
* * *
Отец Константин жутко не понравился Рихарду. Это был высокий, широкоплечий, уже не молодой мужчина с густой окладистой бородой и холодным взглядом маленьких глубоко посаженных глаз. Говорил он медленно, словно специально растягивая слова и во время разговора, пристально смотрел на собеседника, словно желая прожечь его взглядом.
Они сидели в небольшой чистой и опрятной, но скромно обставленной комнате в доме священника, куда он привел их сразу после окончания службы в храме. Рихард был немного удивлен таким поведением отца Константина, он полагал, что они поговорят в церкви или на улице рядом с ней, но священник, выслушав просьбу Рихарда, сказал, что для такого разговора необходимо уединение и повел их к себе домой.
- И вы говорите, что она просит у вас успокоения? – спросил отец Константин, когда Рихард закончил свой рассказ.
- Да, - Круспе не мог более выносить этого тяжелого взгляда и посмотрел в сторону.
- Мне кажется, что она - зло, - неожиданно сказал Шнайдер.
Рихард удивленно посмотрел на ударника. Во время всего разговора Шнайдер молчал и иногда лишь кивал головой.
- Зло? – отец Константин посмотрел на Шнайдера. Барабанщик молчал и священник повторил. – Зло? Но почему вы решили так?
- Я не знаю, - Шнайдер смутился и потупил взор. – Просто все, что она делает, приносит несчастья. Гибнут люди, - Шнайдер вновь замолк, но поняв, что священник ждет продолжения, добавил. – Я думаю, что она возомнила себя спасителем, но на самом деле она – воплощение дьявола.
Рихард даже вздрогнул, так неожиданно прозвучало это обвинение из уст Кристофа. Он посмотрел на отца Константина, но тот казалось, даже не удивился. Он перестал поглаживать бороду и внимательно смотрел на Шнайдера.
- Дьявол искушает праведников, - наконец сказал он и немного помолчав, добавил. – А что вы хотите от меня?
- Помощи, - сказал Рихард. – Может службу, какую надо отслужить или я не знаю, что там у вас положено.
- Православная Церковь не приносит молитв за грешников нераскаянных и самоубийц, потому что, находясь в состоянии отчаяния, упорства и ожесточения во зле, они оказываются виновными во грехах против Духа Святого, которые по учению Христову не простятся ни в сей век ни в будущий, - сказал отец Константин как-то нараспев, почти не делая пауз между словами. Рихард даже не сразу уловил смысл сказанного. Тем временем священник поднялся с кресла и подошел к книжному шкафу.
Рихард думал, что тот достанет какую-нибудь книгу, чтобы на наглядном примере показать им справедливость своих слов, но тот лишь постоял немного, разглядывая корешки, и вернулся на место.
- Так что же нам делать то? Она же не отпускает нас, – Шнайдер почти кричал. Он понял вдруг, что священник был их последней надеждой и его слова, лишили их спасения. А отчаявшийся человек – страшен в своем гневе, ведь ему нечего терять.
- Вы же не верующие, так? - священник впился глазами в Шнайдера.
- Ну, почти нет, - барабанщик снова смутился.
- Тогда почему же вы так слепо верите в силу службы? Если для вас нет силы в Боге, то откуда ей взяться в службе, что служим мы Ему?
Шнайдер молчал и священник продолжил:
- Вы ждете чуда, ждете спасения? Вы хотите, чтобы ваши муки и терзания прекратились, и вы могли бы забыть обо всем и спокойно отправиться домой. Но вы не верите в чудо!
Речь священника звучала как слова обвинителя в суде. Рихард не мог даже предполагать что у людей, посвятивших свою жизнь службе Богу, может быть в душе столько скрытой злобы и агрессии. Хотя может отец Константин и не злился вовсе, просто его немного резкие, угловатые движения, сильный голос, густая черная борода, вздрагивающая при каждом новом слове, темные пронзительные глаза – создавали иллюзию рассерженного, и может даже рассвирепевшего человека.
- Теперь верю, - Шнайдер говорил тихо, почти шепотом, но священник услышал его.
- Теперь? Что же, для того чтобы уверовать вам пришлось поверить в эту несчастную, но ведь тогда она не может быть злом, ведь она принесла вам веру в Господа. А мог бы дьявол сделать это? Мог бы искуситель даровать веру?
- Не знаю, - Шнайдер посмотрел на Круспе, словно ища поддержки. Он не понимал, к чему клонит священник. Только что отец Константин отрекся от Софии, но вот уже из уст его звучали слова в ее защиту. Рихард смущенно отвернулся. Он ничего не смыслил в религии и рядом с этим огромным и, как ему казалось, сердитым священником чувствовал себя глупым маленьким и нашкодившим мальчиком.
- Ее ошибка в том, что она считает себя рукой Господа Бога на этой земле, - сказал отец Константин. – Но она не спаситель, как вы верно заметили, они лишь душа неприкаянная. Ее грех не дает ей покоя, она не может найти успокоения, потому что ей кажется, будто Бог никогда не простит ее.
- Почему вы верите нам? – вдруг спросил Шнайдер.
Рихард снова вздрогнул.
- Верю вам? – священник, казалось, не понял вопроса.
- Да, верите нам. Верите в Софию, в реальность Софии.
- Потому, что я видел ее, - отец Константин замолк.
- Так она являлась и вам? – Рихард был удивлен.
- Нет, не мне. Я видел ее около храма. Она хотела войти, но не решалась. Я думал, что она простая девушка, живая, из плоти и крови и хотел поговорить с ней. Вышел, но как только она увидела меня, то тут же исчезла.
- Но почему? – спросил Рихард
- Грехи, - отец Константин посмотрел на лидер-гитариста. – Она думает, что ее грехи не дозволяют ей переступать порог храма. Она решает за Бога и в этом ее ошибка. Каждый грешник, верующий в Бога и искренне раскаявшийся перед ним будет спасен.
- Вы это еще раньше поняли или сейчас? – спросил Шнайдер.
- Сейчас, раньше я лишь предполагал, а сейчас узнав от вас ее историю, совершенно в этом уверен. Вам самим необходимо объяснить ей ее ошибку, отпустить ее, даровать покой и может тогда Бог примет ее и душа ее обретет спасение и узреет путь в Царствие Божие.
- Но мы же не священники, как мы можем?
- Ей не нужен священник, ей нужен тот, кто укажет ей путь.
Рихард уставился на отца Константина, он сейчас говорил теми же словами что и София. Но тот даже не заметил взгляда Круспе и продолжал говорить:
- Она не зло, но она и не добро, - заметив удивленный взгляд Шнайдера, священник сказал. – Нет абсолютного зла, как нет и абсолютного добра. Так устроен этот мир. У каждого своя, правда. Она считает, что своими деяниями творит добро и служит Богу. И ее можно понять. Но дело в том, что можно понять каждого, если взглянуть на мир его глазами. Убийца, вор, мошенник, всегда найдет себе оправдание, он скажет вам, что украсть его вынудил голод, убить ненависть.
- То есть вы оправдываете преступников? – спросил Шнайдер.
Рихард с ужасом посмотрел на барабанщика, ему казалось, что обвинять служителя церкви в его же собственном доме, где со стен смотрят лики святых и словно каждая пылинка наполнена высшим смыслом – кощунство.
- Нет, не оправдываю. Не оправдываю, потому, что не имею права, я лишь служитель церкви, а не Господь Бог. Прощать и отпускать грехи может лишь Отец небесный. А я могу лишь служить ему. Они сами оправдывают себя, сами ищут себе оправдание и чаще всего находят. Ведь кто ищет, тот всегда найдет. Вспомните себя в детстве, когда вы совершали дурное, вы ведь стыдились этого и стыд этот не давал вам покоя. Но с возрастом стыда было все меньше и меньше и все, потому, что чем старше вы становились, тем больше узнавали о том, как оправдать себя. Оправдать перед людьми. Вера – тяжелая ноша для многих, потому, что всегда можно найти оправдание перед людьми и перед собой, но никогда перед Богом. К Богу приходят с раскаяньем, к Богу приходят со смирением. Но это значит, что вы должны признать вину и, признав раскаяться. Но вера дарует и покой. Верующему не нужно задумываться над многими вещами, ведь он итак знает, что есть зло. Но не об этом сейчас речь. София, она верила в Бога и продолжает верить, но она во многом заблуждается. Она мстит, но месть никогда не дарует покоя. Не дарует живому, а уж мертвому и подавно. Она судит людей и решает за них, хотя это противоречит заветам Господа нашего. Она ведь и сама не знает, что хочет, не так ли?
- Постойте, - Рихард задумался. – Но ведь в моих видениях она вполне ясно…
Священник не дал ему договорить.
- А с чего вы взяли, что в видениях говорили с Софией? Да, вы видели ее образ и говорили с ним. Но почему решили вы, что это ее слова?
- В каком смысле?
- Ваше видение вызвано наркотиком, что вы принимали, и вы могли видеть в нем лишь себя. Почему решили вы, что слова, услышанные вами – это не ваши мыли? Не ваши сомнения и терзания. Она говорила вам о славе? Но почему она говорила с вами об этом? Ведь этот вопрос волнует только вас. Не потому ли, что вы сами думали на эти темы, но испугавшись, перестали и загнали свои терзания в самый дальний угол своей души? Была ли в вашем наркотическом бреду София? Или там был лишь ее образ, говорящий вам о том, что вы и сами давно для себя решили?
Рихард молчал, может священник был прав, может он действительно мучился этими вопросами, но только не хотел себе в этом признаться.
- Но мы говорим сейчас не о вас, а о Софии. У вас какая-то странная манера, все время переводить разговор на себя. Это от самолюбия все, от самолюбия и эгоцентризма, - священник замолк и покачал головой.
Рихард молчал, он не знал, что мог бы сказать в свое оправдание, да и стоило ли искать пустые слова, ведь в принципе отец Константин был прав.
- Никто не сможет отпустить ее грехов, и дать ей успокоения кроме нее самой, - продолжил священник после короткой паузы. - И пока она не поймет этого, она не найдет успокоения и душа ее так и будет метаться по свету ища ответов. Ей нужно раскаяние и лишь в раскаяние найдет она утешение и спасение. Она побоялась заходить в храм, побоялась говорить со мной. Но почему? Не потому ли что давно решила для себя, что грех ее настолько страшен, что Бог не простит ее. Но кто дал ей право судить за Господа и решать за него? Кто дал ей право!
Наверное, в этих словах и была суть всего, наверное, это и было тем самым ключом и картой, что так страстно желал найти Круспе. Рихарду показалось, что теперь он все понял. Может, это было вдруг пришедшим к нему откровением, а может, он ошибался. Круспе взглянул на Шнайдера, и ему показалось, что барабанщик чувствует то же самое – развязка была так близка.
Священник продолжал говорить, но Рихард уже не слышал его, он вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, вспомнил виденный им в ночь после обряда сон. Ему снилось, что ночью он вышел из хижины и направился в джунгли. Кругом ни души, теплый, наполненный влагой воздух, шорохи где-то в траве, темное небо и крупные, словно нарисованные рукой ребенка, звезды. Тропинка вела к реке, там был пирс, к которому их привез гидросамолет, но он не пошел туда. Он свернул с протоптанной дороги и пошел напрямик через джунгли, поначалу казалось, что он не сможет пробраться сквозь это хитросплетение ветвей, но присмотревшись, заметил небольшой проход. Он пошел туда, потому что знал, где-то там его ждет ключ, именно ключ, потому что карта уже давно у него в руках. А потом сон обрывался. Рихард так и не понял, нашел ли он то, что искал или нет. Наутро сон совершенно вылетел у него из головы, а сейчас вдруг вернулся. Зачем? Напомнить о чем то? Указать на что-то? Круспе не знал. Почему-то ему казалось, что он все же нашел свой ключ и взял его с собой и теперь он лежит где-то у него, спрятанный до той самой минуты, когда он наконец найдет ту дверь, которую нужно… Рихард задумался. Открыть? Закрыть? Он не знал даже этого. Это было нелепо и нереально, думать, будто ты вынес что-то из своего сна, что-то материальное, но почему-то он верил в это, и оттого на душе его вдруг стало спокойно. Он знал, в нужный момент он вспомнит, и ключ найдет свою дверь.
* * *
Четверо музыкантов и продюсер стояли в зале ожидания в аэропорту Лимы. Кругом сновали туристы, было шумно и очень душно. Якоб посмотрел на Тилля и спросил:
- И что нам делать?
- Это ты мне скажи, я понятия не имею, - Тилль начал подозревать, что вся эта затея была не слишком умной идеей.
Они провели в аэропорту Берлина более полутора суток, сидя на неудобных креслах, ожидая каждую минуту, что самолет вот-вот подадут. Наконец это произошло, но в полете что-то случилось и они приземлились в Колумбии, не долетев совсем чуть-чуть. Там они просидели еще полдня и наконец, сели на самолет до Лимы. Казалось, что всю дорогу их преследовали неприятности. Сначала Пауль облился горячим кофе (слава Богу все обошлось, он лишь чуть-чуть обжег руку), потом Якоб (это случилось уже в Колумбии) споткнулся об чей-то чемодан и с грохотом упал посреди зала ожидания, чуть не сломав себе шею, но и здесь все обошлось легкими ушибами и ссадинами, уже на выходе из самолета, в Лиме, Тилль вдруг ни с того ни с сего почувствовал головокружение и тошноту, он еле справился со своей слабостью и добрался до зала ожидания. Правда этот странный недуг прошел так же внезапно, как и появился. Когда, наконец, вещи были получены каждый из участников этой маленькой «спасательной экспедиции» был на взводе.
- А почему я должен знать?
- Так, что никто не знает ничего? – Флаке был возмущен. Он бросил на пол свою тяжелую дорожную сумку и посмотрел на Якоба.
- Не психуй, надо сначала позвонить кому-нибудь, - Тилль достал телефон.
- В полицию! – сказал Флаке и поправил очки.
- Подожди в полицию, может, для начала попробуем Рихарду и Шнайдеру, - Пауль видимо не желал столь скорой встречи с представителями правопорядка.
- А смысл? – Флака был все еще обижен на Ландерса, говоря это, он даже не посмотрел на гитариста. – Я звонил из этой Колумбии, их телефоны не работают.
Тилль молча набрал номер и приложил телефон к уху.
- Кому ты звонишь то? – спросил Пауль.
Тилль лишь приложил палец к губам.
- А если с ними все в порядке, то, что мы будем делать? - спросил клавишник.
- Будем радоваться, - тут же отозвался Пауль.
- Как идиоты, прилетели… - Флака не договорил, Тиллю, наконец, ответили.
- Шнайдер! Где вы, черт вас подери, были все это время? Где Рихард?
* * *
Они вышли из дома священника, когда было уже очень поздно. Солнце давно опустилось за горизонт и на небе загорелись первые звезды. Луна, частично скрытая за дымкой темно серых облаков, неровно освещала тропинку, ведущую к калитке.
София стояла у калитки, понурив голову. Рихард заметил ее сразу и толкнул Шнайдера в бок. Барабанщик поднял взгляд на гитариста.
- Она здесь, - шепнул Круспе и кивнул головой в сторону призрака.
Шнайдер посмотрел туда и тоже увидел Софию, несколько секунд он стоял на месте и не шевелился, а потом решительно направился к ней. Рихард не пошел следом не потому, что струсил, просто он знал, что скажет Шнайдер и знал, что в принципе слова здесь не нужны, потому что София итак уже все знала. Знала, что никто кроме нее самой не сможет даровать ей спасения и успокоения. Рихард видел, как Шнайдер остановился возле призрака и тихо заговорил. Он не мог разобрать слов, а слышал лишь звук голоса друга. София не отвечала и даже не поднимала головы. Рихард залез в карман брюк за сигаретами, и тут рука его наткнулась на что-то холодное. Он достал какой-то маленький металлический предмет и поднял его перед глазами. Это был крест, маленький золотой крестик на тоненькой цепочке. Он блестел в лунном свете и Рихард, словно завороженный смотрел на него. Это и было ключом, теперь оставалось лишь закрыть дверь (сейчас Рихард уже не сомневался, дверь должна быть закрыта. Шнайдер открыл ее, открыл дверь между мирами, которые никогда не должны были пересекаться - миром живых и миром мертвых.) Он еще несколько секунд постоял, разглядывая крестик, а потом пошел к Шнайдеру.
- Ты должна простить сама себя, - услышал он слова барабанщика, когда подошел совсем близко.
София, до этого момента смотревшая на носки своих туфель подняла глаза и посмотрела на Рихарда. Шнайдер замолчал и тоже повернулся к нему. Рихард молча протянул ей крестик. Казалось, София вздрогнула и подалась назад, но может, это было лишь обманом зрения. Прошло несколько томительных минут. Никто не говорил ни слова, никто не решался даже пошевелиться. Наконец София улыбнулась и взяла крестик из рук Рихарда. Ее пальцы были холодными, и Круспе машинально отдернул руку. София перестала улыбаться, внимательно посмотрела на крестик и, подумав надела его себе на шею.
- Ты прощена, - вдруг сказал Рихард. До последней секунды он не знал, что скажет это.
София подняла на него глаза и улыбнулась, в лунном свете ее лицо казалось совершенным и прекрасным.
- Ты нашел свой путь? – спросила она.
- Давно, - ответил Рихард.
Девушка лишь кивнула головой и, отвернувшись, пошла прочь. Рихард молча смотрел на ее удаляющуюся фигуру. Она подошла к калитке, потянулась к ручке и исчезла, оставив после себя лишь легкую прохладу.
Минут десять Шнайдер и Рихард стояли рядом в саду священника и молчали. А, потом, не сговариваясь, пошли прочь. Они вышли из калитки, прикрыли ее за собой и переглянулись.
- И что, это все? – Шнайдер задал вопрос мучивший обоих.
- Не знаю, но мне показалось, что она ушла. Мне показалось, что она теперь счастлива. Двери закрыты, надеюсь навсегда, - Рихард отвернулся и посмотрел на ночное небо. Низко пролетел самолет, он заходил на посадку.
- Какие двери?
- Между мирами.
- И что теперь? – Шнайдер тоже смотрел на самолет. Казалось, ответ на вопрос заданный минутой раньше полностью устроил его.
- Домой, - отозвался Рихард.
Они замолчали, мимо проехала машина, за рулем сидел молодой парень, рядом с ним симпатичная девушка. Окна машины были приоткрыты, и до них донесся звонкий смех. Рихард следил глазами за машиной, пока та не скрылась из виду. Все кончилось, кончилось так нелепо и глупо, кончилось в одно мгновение. Нет, это совершенно не было похоже на фантастический роман с красивым и эпическим концом, с яркой и запоминающейся финальной сценой. Не было красивых слов, не было благородных жестов, не было трагических сцен. Все закончилось так, как обычно и заканчивается в жизни, тихо и незаметно. Рихард вспомнил слова Шнайдера, сказанные ему в самолете, и ему снова сделалось невыносимо грустно. Да, завтра он уже будет далеко от Перу, завтра он вернется домой и жизнь, привычная и обыкновенная, закрутит его в своем водовороте и все это покажется ему сном, все это станет нереальным, краски поблекнут и останутся лишь обрывки воспоминаний. Но он понимал, что еще некоторое время ему придется привыкать к своей прежней жизни. Некоторое время он будет тосковать по всему этому и даже через много лет, когда воспоминания станут почти невидимыми, прозрачными как тонкая паутина, раскачивающаяся на осеннем ветру, ему, как и сейчас будет невыносимо тоскливо. И ему, как и сейчас будет казаться, что он что-то упустил, что-то проглядел. Что во всей этой истории главным было не спасение души Софии, а спасение его, но он не заметил пути и теперь снова ступает на дорогу в ад.
- А крест этот, откуда он у тебя взялся? – тихо спросил Шнайдер.
- Не знаю, он лежал в кармане. Может, и не было никакого креста, может я просто видел то, что хотел видеть.
- Может, - Шнайдер, казалось, абсолютно удовлетворился таким ответом. Он достал из кармана брюк свой телефон и посмотрел на экран.
- Хочешь кому-нибудь позвонить? – спросил Рихард.
- Нет, пока нет. Я еще не готов вернуться в нормальную жизнь.
Видимо Шнайдер испытывал похожие чувства. Рихард хотел было заговорить об этом, но передумал. Это было слишком личное, слишком интимное и вряд ли ударник захотел бы говорить об этом. Нужно было что-то делать, ехать в аэропорт или просто пойти куда-то, это бездействие сводило Круспе с ума, заставляло думать о безвозвратно ушедшем, а ему хотелось забыться, забыться хотя бы на несколько часов. Совершенно неожиданно в голову пришла идея:
- А пойдем в бар? – Рихард попытался поймать взгляд барабанщика, но тот смотрел куда-то в сторону.
- Давай, здесь недалеко есть одно славное местечко, - Шнайдер улыбнулся, и хотел было убрать телефон в карман, но тот зазвенел. Барабанщик вздрогнул и испуганно посмотрел на экран, на секунду ему показалось, что кошмар вернулся, что все начинается с начала, но увидев номер звонившего, он улыбнулся.
Рихард внимательно следивший за другом, увидев эту улыбку тоже расслабился.
- Привет Тилль, - сказал Шнайдер и, продолжая улыбаться, посмотрел на Круспе.
Конец.
Количество комментариев: 55 [ добавить комментарий ] [ распечатать ] [ в начало ]
|
|
