 |
Первый снег.
Исключительно мирным утром неопределенного времени года произошло такое же исключительно важное событие в жизни небезызвестной группы Раммштайн.
Выпал первый снег. Причем в чудовищном количестве, абсолютно нехарактерном для Германии, а скорее сравнимым с серединой зимы в Сибири.
Первым это заметил Флейк, в научных целях вышедший на улицу, чтобы поизучать окружающую флору и фауну. Вначале холода он не заметил, а запотевшие стекла очков списал на последствия вчерашней пьянки. Блаженные иллюзии разрушила подло замерзшая лужица, так некстати подвернувшаяся под ноги естествоиспытателя. Флейк сделал в воздухе кульбит, неизвестный еще мастерам спорта, а потому пока безымянный. С полным правом Флейк мог бы назвать его "шестнадцатеричным прыжком Лоренца", но мысленному процессу никак не помогало то, что он оказался погруженным в сугроб преимущественно верхней половиной тела. Через неопределенное время, определившись со своим географическим положением, любитель утренних прогулок вынырнул на поверхность, распахнул челюсти и заорал во все горло, распугав мирных ворон
- СНЕЕЕЕЕЕЕЕЕГ!!!
С крыши свалился средних размеров сугробчик, погребя под собой крикуна, так что только очки торчали из снега, а под ними удивленно помаргивали глаза. Ах да, еще наружу высовывался уже слегка посиневший нос. Хотя опять же, синеву его можно было списать на последствия вчерашнего возлияния.
В тихом доме все еще мирно спали, поэтому крик под окнами был полной неожиданностью. Нельзя сказать, что эта неожиданность была приятной. Коллектив стал выползать на крик из разных точек пребывания. Как то: Шнайдеру пришлось покинуть камин, в который он был заботливо затолкан вчера, обложен ветками и бумажками, а чья-то дружеская рука (известно чья!) сунула в судорожно дергающиеся пальцы зажигалку. Конульсивные пощелкивания колесиком привели к плачевным результатам, которые пожарники обзывают "Курение в постели в нетрезвом виде" - Так что теперь ударник труда напоминал пережаренную картофелину в мундире.
Оккупировавший диван Пауль, нагло разлегся, прикрываясь шторой, горшком с фикусом, чьей-то пижамой, огрызком яблока, программой телепередач и крышкой от кастрюли. При этом самый некрупный в группе храпел так, что Эйфелева башня из всякого утильсырья, наваленного на него, грозилась вот-вот рухнуть. Из-под утильсырья торчала нога в носке, имевшем дырку на большом пальце. Палец совершал сложные вращательные движения, несомненно отражающие умные мысли, роящиеся в голове бывшего работника библиотеки. Хотя кто знает, может просто палец у него чесался...
Рихард почивал на столе, даже во сне придав лицу красивое выражение этого самого лица, нежно обнимая две уютно пристроившиеся у него на груди бутылки и периодически начиная крутить ногами "велосипед". Из "велосипеда", сопровождаемого протестующими всхрапываниями, становилось понятно, что вчера у него эти бутылки пытались отобрать. Все подходы к столу были усыпаны кнопками, гвоздями и прочими оборонительными заграждениями. Заключительной деталью являлись красные "гавайские" шорты с синими попугаями, желтыми пальмами и зелеными обезьянами. За прошлый вечер шорты украсились еще всякими высокохудожественными пятнами, в которых при желании можно было узнать все меню - от горячего и салатов до выпивки и закусок. В будущем это грозилось стать абсолютно неотстирываемым.
Тилль дрых на пересечении трех отрезков, соединяющих диван, камин и стол. Синий грим на лице придавал ему сходство с покойником как минимум недельной давности. Тилль отдыхал от праведных трудов по наведению справедливости и порядка среди своих коллег. Эти труды дались ему нелегко, особенно, когда коллеги начали коллективно сопротивляться. Однако справедливость восторжествовала в лице отнятой у поганцев копченой курочки, чего собственно Тилль и добивался, прикрывая все это дело лозунгами о "наведении порядка". Так что поле боя было усыпано куриными костями, клочками откушенной (!?) одежды и даже частично волосами. От кого эти волосы были оторваны, думать не хотелось, да вокалист и не думал. Он спал, вновь и вновь переживая во сне сладкую (то есть копченую) победу. А еще его душу грело некоторое количество пустых бутылок из-под страшной жидкости под названием "абсент", от которой умерло не одно поколение тараканов. Однако Раммштайн вам не тараканы и даже не клопы! Так что даже изжоги ни у кого не наблюдалось.
В своей комнате имел честь очнуться только Оливер, и то, почему-то наполовину под кроватью. Никакого доверия не внушали розовые кроссовки, украшавшие его ноги, наизнанку надетый плащ и открытый зонтик, надежно скрывавший филейные части. Оливер смутно припоминал что-то о своих вчерашних криках, сопровождающих прыжки с крыши гаража: "Я ужас, летящий на крыльях ночи!" - Потом его долго отскребали от ржавой газонокосилки, несмотря на заверения Рихарда, что так он выглядит лучше и придает приусадебному участку целостный эстетический вид. Но почему его засунули под кровать - так и осталось для Оливера загадкой века.
Итак, разбуженные Гласом Архангела, поклонники абсента стали с трудом приходить в себя, разлеплять зрительные аппараты, сгребать в кучу ноги и руки и ерзать тазобедренными суставами, в попытках принять 90-градусное, то есть сидячее положение. Попытки эти сопровождались столь разнообразными стонами и кряхтением, будто здесь собрался весь цвет домов-интернатов для престарелых и инвалидов. Во дворе из сугроба продолжал орать Флейк. Он, может быть, уже и замолчал бы, да вот копательные работы по освобождению самого себя застопорились, и теперь худенький клавишник опасался, что превратится в декоративную сосульку, прежде чем его спасут. Причем опасения его были весьма обоснованными. Глухие ко всему, кроме своих страданий, Раммштайновцы медленно приходили в себя. Тилль уже успешно преодолел последний рубеж рихардовской обороны и настойчиво тянул одну из бутылок к себе.
- Дай… Дай… Отдай, я сказал!
- Ни за что! Это мое! Отцепись! Аааа! - Крик был вызван подлым нападением с другой стороны. Нападающий выбрался из-под утильсырья и теперь тоже желал потушить пожар внутри себя. Рихард с мученическим видом изображал из себя распятого, упорно не желая расставаться со священными посудинами.
В подлом нападении не стал принимать участия Шнайдер, занятый вопросом собственного внешнего вида. Пригорелые веточки и бумажки очень плохо очищались, а приобретенный загар радовал глаз бодрым красным цветом. Обычно такой цвет именуется в литературе как "цвет бедра ошпаренной нимфы". Возле стола тем временем происходила Курская битва, сопровождавшаяся угрожающим скрипом расшатанных ножек, не говоря уже о криках, которые впрочем, стали традиционны для любого места, где Раммштайн собирались в полном составе. Это раньше бдительные старушки вызывали наряды милиции (или кто там еще в Германии охраняет общественный порядок), когда слышали по соседству душераздирающие вопли в количестве шести голосов, пугающий грохот, потусторонние хрипы и предсмертные стоны, А причина обычно оказывалась весьма банальна - пробежавший таракан, пискнувшая мышь или махонький гвоздик на стуле. Ну, может быть змейка какая-нибудь небольшая. Ну, веревка над полом протянута. Ну, капкан волчий стоит у кровати… В общем - мелочи жизни, из-за которых не стоит беспокоиться.
В итоге, у стола двое пока еще нечеловеков (потому как неопохмелившихся) прекратили бесполезные попытки выдрать бутылки из жадных рук третьего и попросту… кх… припали к горлышкам хранилищ зеленого змия. Четвертый недожаренный недочеловек создавал облака сажи неподалеку, когда скрип двери наверху ознаменовал явление пятого участника группы. По всем правилам, остальные должны были воззриться на него в немом изумлении, а затем осыпать градом язвительных насмешек, но этого не произошло. Они были слишком заняты. Оливер тихо порадовался такому знаменательному событию и оттопырил ухо в направлении двора. Оттуда по-прежнему раздавались крики.
- Вам не кажется, что во дворе кто-то кричит? - Вопросил, наконец, басист с лестницы, стыдливо прикрываясь зонтиком
- Как? У нас во дворе завелся петух? - Шнайдер на секунду оторвался от очищения себя любимого. - Вчера же вроде Тиль последнего слопал?
- Чтоооо?!! - Тут же заорал вокалист, отрываясь от стеклянного сосуда. - Так это вы мне вчера петуха подсунули?! Ну я вас всех щас… Постругаю, как папа Карло! И начну с тебя, Кристоф!
Шнайдер подавился собственным смехом и кинулся искать защиты у Мэри Поппинс с зонтом, возвышающейся на ступеньках. Однако подлая дама развернулась и кинулась бежать, во избежание попадания под асфальтовый каток, пыхтящий от возмущения и грозящийся сотворить со Шнайдером много неприятных вещей. Уже вновь проспиртовавшийся Пауль сидел на столе вобнимку с Рихардом и радостно хихикал, тыкая пальцем вслед убегающим и догоняющим. Рихард согласно подхихикивал, пытаясь удержать равновесие. Так они и хихикали, и качались, пока сверху доносились шум и беготня. Затем на ступенях не явилась процессия следующего содержания:
Во первых строках.. эээ.. рядах тащился Кристоф Дум Шнайдер, усыпанный перьями и напоминающий толстого цыпленка-альбиноса. Следом шел вокалист, корча рожи и подкидывая на ладони тюбик с клеем, который использовал за неимением дегтя, в котором обычно купают провинившихся, прежде чем собственно посыпать пухом и пером. Последним шел Оливер, уже успевший обзавестись штанами и сменивший плащ на скромный красно-оранжевый свитер в зеленый листочек. Причем с зонтиком он так и не расстался. В сложенном виде зонтик напоминал шпагу-трость, и поэтому в целом Оливер выглядел как один из Трех Мушкетеров, но сбежавший из психушки строгого режима. Рихард с Паулем прониклись торжественностью момента и бурно зааплодировали. Шнайдер выстрелил глазами в веселящихся нахалов и присел на диван. Тилль, покачиваясь, притормозил рядом и тут же начал засыпать. Оливер шумно открыл зонтик. Четыре пары съезжающихся к переносицам глаз сфокусировались на нем. Со двора продолжали доноситься отчаянные крики.
- Так. Что мы имеем? - Задал Оливер наводящий вопрос.
- Мы имеем… - Радостно открыл рот Пауль, но Рихард всунул ему между зубов бутылку, опасаясь потока пошлостей, которые готовились покинуть легкие Пауля. При этом сам Рихард свалился на пол и посмотрел на Оливера откуда-то из подмышки.
- Да, что мы йк… имеем? - Как попугай повторил он.
- Курица… - В трансе пробормотал Тилль
- Нет! - Рявкнул Оливер. - Мы имеем недостачу в наших рядах!
- Недостачу мозгов ты хочешь сказать… - Шнайдер пытался совершить сразу два великих дела: отодрать от себя перья и удержать неумолимо падающего Тилля на расстоянии одной вытянутой руки. И то и другое удавалось с трудом.
- Мозг? - Удивился Оливер. - Где? У кого? Спинной что ли? Я говорю - одного не хватает!.. Человека… - После некоторых раздумий уточнил он, зачем-то покрутив зонтик на плече.
- Бульк. - Сказал Пауль
- Хррр... - Сказал Тилль.
- Так. Все понятно. Шнайдер, оставь в покое свой костюм и положи Тилля туда, где взял. Спрашиваю точно и коротко - сколько нас человек?
- Эммм? - Удивился ударник, от неожиданности позволяя Тиллю упасть на себя. - А ты что, сам не знаешь? - Сдавленно прохрюкал он из-под уснувшего тела.
- Посчитай, я сказал!
- Йк.. ой.. ик… П-пытнасать… - Раздалось от стола.
- Кому это хочется в туалет? - Оливер развернулся и по следовательски ткнул Пауля зонтиком в живот. Тот подавился зеленым пойлом. - Это ты сказал?
- Питнацать… - Раздалось снизу
- Что пятнадцать? - Зонтик уперся под ребра Рихарду.
- Он говорит, что нас пятнадцать. - По слогам проговорил Пауль, от тычка выплюнувший бутылку. - А по моему нас только мм… в-восемь!?
- Сам ты восемь! - Придушенно раздалось с дивана - Ровно девять штуков!
- Хррр… семь с половиной… И не возражать! - Это высказалось уснувшее тело.
- Истина где-то рядом. - Значительно произнес Оливер. - Я угадаю количество человек с одной ноты, тьфу, с одного раза! Нас шестеро!
- Нет, ты ошибаешься - Уверенно пискнули из-подмышки. Нас все-таки пять… нет, четыре… Потому что я вижу две ноги стоят - это ты, еще две висят - это Пауль, две моих лежат, а вот на диване четыре ноги. Это мутант! Дихлофосом его!!! - После такого выплеска эмоций гитарист обессилено затих.
- Ты идиот. - Обиженно раздалось с дивана. - Нас двое, но просто меня не видно, потому что этот… хрмпффф… - Судя по всему, Шнайдеру просто заткнули рот. Ноги яростно задергались, а потом последовало продолжение - … этот гад меня придавил! И я требую снять его с меня!
- Кристоф, не отвлекайся. - Укоризненно произнес Оливер. - Там во дворе наш товарищ и мы должны, прежде всего, подумать о нем и лишь потом о себе.
- Давай мы тебя завалим, посмотрю я, о чем ты будешь думать… - Шнайдер зашипел как тот самый баллончик с дихлофосом.
- Так мы что-нибудь сделаем или нет?! - Вконец взъярился Оливер
- Надо убавить ему звук - тоном профессионального звукооператора прозвучало из-подмышки.
- Может, пойдем его спасать? - Выдвинул гениальное предложение Шнайдер, по-прежнему пытаясь спихнуть с себя вокалиста и чувствуя, что справиться с этим делом ему не удастся…
- Да надо бы… - Неуверенно поддержал его Пауль, пытаясь достать до пола, неожиданно оказавшегося столь далеко. Наконец он спрыгнул, наступив Рихарду на руку, чем вызвал протестующий вопль и конвульсивный пинок. Получив, таким образом, утренний заряд бодрости и хорошего настроения, Пауль рявкнул
- Да пойдемте, наконец, посмотрим, чего он там надрывается! Полчаса ведь орет и останавливаться не собирается!
- Все на спасение нашего клавишника! - Выдвинул слоган Тилль, добровольно съехав, наконец, на пол. Шнайдер радостно вскочил и помчался к выходу.
- Я никуда не пойду… Я жертва произ-звола… - Все так же из-подмышки произнес Рихард, всем своим видом показывая, что с места его никто и ничто не сдвинет, и к тому же он теперь инвалид первой группы с правом на социальное пособие, как жертва тяжелых производственных увечий.
Остальные плюнули на него и последовали за Шнайдером. Выскочив во двор, они оказались оглушены яростными завываниями из ближайшего сугроба. Холод начал хватать раздетых людей за разные места и сподвигнул их на как можно скорейшее освобождение клавишника. Вытаскивание трясущейся личности, именуемой Кристианом Лоренцом, сопровождалось дружным уханьем, бодрыми распевами и тяжелыми вздохами, плюс к тому же еще и все усиливающимся стуком зубов. Извлеченный мелко трясся и ругался во весь простуженный и охрипший голос. Чтобы успокоить разбушевавшегося клавишника, всем четверым пришлось буквально плясать вокруг него на задних лапках. Наконец, спасенный милостиво позволил отнести себя в дом и быстренько переупаковать в сухую одежду. Однако попытки избавиться от него, с целью пойти на прогулку одним, вызвали такой протест, что пришлось терпеливо ждать, пока иссякнут словарный и кислородный запас, оказавшиеся неожиданно большими.
- Так что никто без меня никуда не пойдет! - Завершил свою речь Флейк. - Или мне повторить, а?!
- Спокойно, мы уже поняли, что без нас ты ничего не можешь - С абсолютно серьезным видом успокоил буяна Пауль.
- Ну и чего мы ждем! - Столь подло пробездельничавший Рихард нетерпеливо подпрыгнул на месте. - Давайте быстрее собираться!
- А может сначала поесть? - Встрял Тилль
- НЕТ! Так мы никогда не выйдем из дома!!! - Хором завопили все.
- Черт с вами, посмотрим потом на то, какие вы вернетесь… - Пробурчал вокалист, делая мысленную заметку насолить всем ближайшим вечером.
- Всем молчать, вспоминать где у нас теплые вещи! - Инквизиторским тоном потребовал внимания Оливер.
После напряженного скрипения мозгами произошло событие из серии "вспомнить всё". Всё вспомнилось и группа поторопилась к заветному месту. Благоговея, Штайны выстроились перед запыленным мрачным шкафом, в котором таились вожделенные вещи. Однако никто не смел первым полезть туда. Всеобщим голосованием вперед выдвинули ударника. Тот глубоко вздохнул и распахнул створки. Все зажмурились, но из шкафа никто не вылез. Шнайдер еще более глубоко вздохнул, по пояс залез в шкаф и... Начал выкидывать вещи с такой энергией, что они брызнули фонтаном, как будто в гардеробе открылось месторождение нефти. В воздухе клоунским фейерверком завертелись шапки, свитера, перчатки, чьи-то утепленные кальсоны, лыжные ботинки, связка разноцветных шарфов и один валенок. Окончательно одуревшие Раммы начали ловить этот валенок и по очереди примерять его на всевозможные части тела. В результате жонглирования предметом русско-сибирской национальной культуры было разбито: три чашки, зеркало, стоящее на подоконнике и поганая ваза, подаренная кем-то из безумных фанатов. Все страшно обрадовались, и Рихард втихую уволок валенок, дабы впоследствии навертеть в нем икебану. Но сначала надо было хорошенько спрятать его, потому что Оливер имел дурную привычку воровать Рихардовские произведения искусства и присваивать всю славу (вместе с произведениями) себе. Оливер сначала хотел воспрепятствовать ему, но гитарист посмотрел на него одухотворенным взглядом серийного убийцы и басист только шаркнул ножкой, пропуская эстетствующего товарища наверх.
Рихард долго крутился наверху, выискивая надежное место и справедливо не доверяя своим коллегам. Им только волю дай, сядут на шею и ножки свесят! Когда наконец любитель валенок спустился вниз, дружная команда в полном обмундировании стояла внизу. Оливер, обозванный Паулем Красной Шапочкой за свой головной убор, крепко держал в перчаточных руках желтые пластиковые санки. Тилль и Пауль являлись гордыми обладателями лыж. Пауль был облачен в ядовито-голубой джинсовый комбез, черную куртку и оранжевый шарф (он вечно самовыражался). Тилль упаковался как полярник и казался еще больше чем обычно. Шнайдер прятал пилу под стол, периодически одергивая сиреневый с красным свитер, высовывающийся из-под куртки. Флейк вообще напоминал цыганского барона по пестроте наряда и сто-то прятал за спиной.
Рихард в притворном ужасе закатил глаза, постоял так немного, вспоминая прочитанный вчера журнал о зимней моде, а потом решительно облачился в шмотки от Кутюрье, являя собой верх изысканности. Даже лыжи, извлеченные из глухого чулана были эстетичны и изящны. Короче говоря все остальные выразили дружное презрение к такому вниманию к собственной внешности.
- Ну? И чего мы стоим? - Не замечая кривых взглядов, Рихард покрутил носом, принюхиваясь к запаху снега.
- Не знаю.. Кто-то же должен "открыть сезон" - Флейк усиленно вспоминал правила хорошего тона
- Чего открывать-то! Ты уже открыл! - Тилль взмахнул лыжей, заставив ркружающих усомниться в своей нормальности (еще бы - кто нормальный станет махать надетой лыжей?) - Вперееед!!!
Шумная компания энергично покинула дом, чуть ли не своротив дверь с петель.
- Смотрите, елка! - Рихард уперся взглядом в зеленое деревце.
- Какая елка? Сосна это! - В силу характера возразил Пауль
- Новый Год скоро… мечтательно прошептал Флейк.
- Кто последний, тот в следующий раз разговаривает с продюсером! - Шнайдер не выдержал сентиментализма и рванулся вперед, размахивая чем-то квадратным.
От такой чудовищной угрозы, Раммштайн моментально очнулись от грез и бросились атаковать снежные склоны. На холмы с разных сторон и с разными приспособлениями кинулись страждущие покататься и выпендриться. Мирный снежный покров был взбаламучен не хуже пруда, в котором грохнула пачка динамита. Где-то на пол-пути полгруппы свалилось вниз и пришлось начать восхождение по новой. Больше всех отстал Рихард, поднимавшийся правильной "елочкой" и потому ни разу не упавший. Быстрее всех на горку влез Шнайдер, сел на отпиленную крышку табуретки и с уханьем скатился вниз. Вслед за ним взвился снежный вихрь, заставив остальных обзавидоваться и упятерить усилия, по скоростному подъему.
Флейк на украденном у Оливера сноуборде спланировал вниз, завывая, словно Тень Отца Гамлета. Следом, с озверевшим выражением морды лица прокатывал лыжню герр Линдеманн. Причем оба катились/летели параллельно следу от табуретки ударника. Короче они просвистали мимо строящего что-то непонятное Шнайдера. Получается так, что скатившийся Кристоф уже успел преодолеть пол-пути наверх, и в этом месте его настигло желание физически потрудиться. Продолжим. Зверская рожа Тилля предназначалась для возможных препятствий. Таковых на пути не оказалось, и вокалист благополучно приземлился в конце пути на пятую точку. Взвившийся снег красиво припорошил ранее примчавшегося клавишника, заставив того некрасиво высказаться и шмыгнуть носом. Внезапно Тилль ощутил острый приступ заботы о ближнем и решил растереть замерзающего Флейка снегом. На уговоры и хитрости клавишник не поддавался, и поэтому пришлось применить грубую силу. Верещание растираемого было слышно в радиусе... очень большом радиусе.
Пауль с молодецким посвистом ехал на лыжах, пока не зацепился шарфом за сучок дерева, которое удачно миновали трое впередукатившихся и, словно волк из популярного детского мультика, красивым пропеллером пролетел некий отрезок пути, совершив мягкую посадку прямо на Шнайдера, возводившего, оказывается, снежную крепость. Разъяренный непрошенным вторжением, ударник, невзирая на официальную ноту протеста, закатал Пауля в снег и водрузил получившуюся скульптуру у гипотетических ворот своей крепости. Пока он лепил будущие ворота, Пауль отогрелся, и снежная скорлупа в одном месте протаяла. Из проталины появилась синеватая рука, пальцы которой сложились в недвусмысленном неприличном жесте. Средний палец вызывающе торчал вверх. Обратив внимание на такую неэстетичную деталь, Шнайдер направился к Паулю с серьезным выражением лица, свидетельствовавшем о его намерении удалить данную деталь, желательно методом вырывания. Палец пригнулся, и рука спряталась обратно. Шнайдер залепил проталину, воткнул на место носа раздвоенный сучок и отошел в сторонку полюбоваться. Пауль внутри скульптуры ругался матом. Нежная снеговая структура не выдержала такого, и обреченно растаяла. Освободившись от снежного плена, Пауль вооружился лыжной палкой и, словно рыцарь на турнире, произвел атаку на ударника. Тот позорно испугался и побежал спасать свою жизнь, утопая в снегу. Пауль с индейским улюлюканьем гнался за противником, пока не выдохся. Расшитая бисером шапка Шнайдера мелькала где-то далеко впереди. Гитарист освистал соперника и с чувством собственного достоинства повернул было обратно, как вот тут и настигла его карающая рука судьбы, выразившаяся в виде Оливера на санках. При виде такого зрелища, Пауль обалдел настолько, что стоял как столб. Оливер тоже обалдел от вида обалделого Пауля, и несся, никуда не сворачивая. В результате произошла стыковка объектов Пауль - Санки. Средство передвижения обязательно бы грохнулось, если бы Оливер не восстановил баланс, методом выставления гитариста на передний план. Впереди белела неизвестность. С перепугу Оливер забыл все слова и гордо торчал на санках, держа Пауля за шкварник, пока тот голосил за двоих, выставив вперед свое оружие. Таким макаром скульптурная группа догнала заблудившегося в трех сугробах Шнайдера, произвела свою с ним стыковку и коллективно подъехала к месту растирания Флейка снегом. Ноги Шнайдера торчали кверху, пока сам он пребывал где-то в одной области с седалищем Оливера. Тилль изумленно воззрился на сие художество, не прекращая своего доброго дела. Растираемый уже не верещал, а только полудохло отбрыкивался.
- Тилль, что ты делаешь? - Прохрипел Шнайдер со дна санок. - Это новый вариант твоего сценического образа?
- Какого такого образа? - Тиль попытался посмотреть, откуда это доносится голос, но Оливер закрывал весь обзор.
- Bueck Dich, разумеется - Ехидно ответствовал Пауль, опираясь на свое оружие, словно воитель на копье. - Оливер, ты меня отпустишь, или я обречен навечно остаться с тобой единым целым?
- Отпустиии меняя…. - Раздавалось со стороны Флейка.
Не выдержав такого двойного словесного удара, Оливер со словами: "Будь проклят тот день, когда я сдал на водительские права!" разжал пальцы, и, не ожидавший такой подлости, Пауль с возмущенным криком бухнулся прямо под руки Тилля. Тот до сих пор соображал, где же прячется Шнайдер, и машинально принялся умывать снегом новую жертву. Обрадовавшись такой смене состава, Флейк ужом отполз с места лечебных процедур и, покряхтывая, стал приводить себя в порядок.
- Эээ.. Тилль, тебе не кажется, что ты уж слишком переборщил со снегом? - Разумно заметил Оливер, раскладывая свои метры в вертикальное положение и отлепляя от дна саней сплющенного Шнайдера.
- А ему ничего не кажется. - Все так же прохрипел сплющенный, пытаясь придать своей физиономии прежнее выражение и объемы - Он садист.
Под этот аккомпанемент, Пауль злобно щелкал зубами, пытаясь укусить, а может и откусить умывающие его пальцы. При этом он еще и пытался ругаться, но новые и новые горсти снега напрочь пересекали эти жалкие потуги.
- Это кто садист? Это я садист? Да я сама доброта! - Возмутился Тилль, тихо тыкая Пауля под ребра.
- Спаситееее… - Пауль воззвал к Шнайдеру, как к единственному, кто сейчас мог справиться с обнаглевшим вокалистом.
Радостно приняв призыв, ударник издал боевой клич: "Weisses schneee!!", схватил Оливера и толкнул на садиста и его жертву. Потом прыгнул следом. Загоревшись жаждой мести, к ним присоединился клавишник, и был тут же погребен под барахтающимися телами. Из кучи орали придавленные, вопили закидываемые снегом, и вежливо возмущались завязываемые в узлы. То есть в общественном веселье все участвовали в меру своих способностей.
К самому концу взаимных разборок подъехал Рихард. Красиво подъехал - описал изящный полукруг и плавно затормозил. Убив всех наповал такой техникой езды, гитарист замер в картинной позе, царственно поглядывая на остальных и ожидая аплодисментов. Такого издевательства группа не выдержала и дружно закидала Рихарда снежками, временно прекратив мочить друг друга.
Когда все были устряпаны снегом в равных пропорциях, и поднялись на шатающиеся ноги, в голову Флейка пришла светлая и ничем не замутненная (а особенно разумностью) мысль.
- Давайте сделаем из Тилля снежную бабу? Точнее снежного мужика.. - тут же поправился клавишник, укушенный злобным взглядом вокалиста.
- Не надо из меня делать снежное чучело!
- Надо, герр, надо! - Поддержал идею Шнайдер, снова заражаясь скульпторским безумием, от которого его не излечила даже лыжная палка.
- А у меня и морковка есть! - Рихард, оправившийся от артобстрела снежками, радостно вытащил из кармана ярко-оранжевый корнеплод, украшенный свисающей кучерявой ботвой ядовито-зеленого цвета.
Пауль ничего не сказал, потирая отмерзшие части тела, но тоже плотоядно нацелился на художественное оформление Тилля, готовясь пресекать сопротивление все той же знаменитой лыжной палкой.
- Лапы прочь! - Перепуганно заорал вокалист, отодвигаясь от наступающих экзекуторов. Отступление перешло в бегство, когда относительно твердая снеговая поверхность неожиданно сменилась, так сказать, воздушным пространством. С выражением глубочайшего изумления на лице, Тилль канул в пустоту, знаменовавшую собой конец полянки и начало обрывчика, полого спускавшегося на ровную площадку. Вокалист съезжал вниз, извергая в пространство бурные потоки нецензурной речи. Особенно популярно он расписывал родословную тех паразитов, которые решили сделать из него снеговика.
С жизнерадостными воплями, Рихард покатился в погоню. Остальные были более умны и не стали делать ничего подобного, а, посмеиваясь, ожидали развязки. Тилль, докатившись до вчерашней водяной площадки (это отдельная история о заливании бетонной площадки водой, чтобы играть в футбол на воде...), нынче ставшей ледяной, силой инерции закрутился, завертелся, но все-таки остановился, вцепившись зубами в слой льда. Рихард, катившийся следом, таких мер предосторожности не принял и пошел на таран, еле успев развернуться головой вперед, хотя обычно она была самой оберегаемой частью тела. Неизвестно какое по счету чувство подсказало ему, что тот, кто едет ногами вперед, того и понесут на кладбище ногами вперед, но чувство это было очень правильным. Все попытки Тилля избежать столкновения с таранным орудием в лице (а точнее в голове) гитариста ни к чему не привели. Столкновение вполне могло бы заслонить собой небезызвестный "Титаник" - перепутавшись как удавы, оба, влекомые разгоном Рихарда, влетели в сугроб, где и капитально застряли, бестолково размахивая конечностями. Наверху все покатывались от смеха, пока обрывчик подозрительно не зашевелился. Сначала никто ничего не понял, но потом было уже поздно - обрывчик гордо и красиво рухнул вниз. Снежная лавина, сопровождаемая протестующими криками, со средней силы грохотом покатилась вниз. Из нее периодически высовывались разные части тела, зачастую непонятно кому принадлежащие. Лавина завершилась внизу, оставив после себя ровную снеговую дорожку и кучу потерянных теплых вещей. Только-только успевшие расцепиться, вновь были затолканы в сугроб, гораздо дальше, чем раньше. Некоторое время слышались злобствующие выкрики и требования немедленно выпустить их отсюда. Снежный вулкан, увенчанный этой проклятой лыжной палкой (чтоб ей пусто было, никак от нее не избавиться) бурлил и конвульсивно трясся, пока, наконец, не разродился всеми шестью членами группы поочередно, после чего съежился и усох.
- Тьфу… Рихард я тебя прибью! - Тилль пытался вытащить снег из ботинок и выковырять из-за шиворота.
- А при чем тут я? Почему меня? Да я легок и это… как бабочка! Если бы не эти олухи! - Рихард уже вытряхнул из своего гардероба как минимум килограмм снега, но не собирался останавливаться на достигнутом.
- Это ты-то бабочка? - Осведомилась снежная скульптура (ну судьба у него такая) голосом Пауля. Ты когда последний раз вешался?
- Я не имею привычки вешаться по каждому мелкому поводу, вроде нестиранных носков. - Вредным голосом ответил Рихард, вытряхивая второй килограмм.
- Ах тааак!! - Пауль рванулся вперед, раскидывая снег, как взбесившийся бульдозер.
От самоубийства его остановила ледяная от длительного пребывания без перчаток рука Шнайдера. Вообще барабанщик сейчас напоминал некое хладнокровное существо ледникового периода. Заиндевевшие брови и прочая растительность наводили на мысли о космических путешествиях, анабиозе и прочих больных фантазиях зарубежных авторов. Подстать ему был Оливер - весь какой-то нереально перекрученный (это его завязывали в узел) и статуеобразный. Красная шапочка была единственным ярким пятном в его жизни в данные полчаса. Плеяду отморозков завершал Флейк, которому уже было все равно, по причине длительного пребывания сначала в сугробе, а потом в лечебно-профилактических лапах Тиля. Клавишник меланхолично восседал в снегу, рискуя отморозить те немногие части тела, которые были еще неотморожены.
- Спокойно, Пауль. - Стеклянно-ледяным голосом прозвякал Шнайдер
- Да-да, мы купим тебе новые носки. - С неожиданным ехидством поддержала его скрученная статуя.
- Предатели! - Оскорбился удерживаемый. - Вы всегда за него! А я?! А про меня забываете?!
- Ты нам очень дорог. Иначе кто будет поливать нас желчью? - Флейк выдал из себя одну из самых теплых улыбок, способною по температуре соперничать с тем самым айсбергом, который вмазался в Титаник, чье столкновение столь удачно недавно изобразили Тилль с Рихардом.
Этой самой желчью Пауль чуть ли не подавился. Единственным плюсом было то, что снег вокруг него скоропостижно скончался от поднявшейся температуры. Гитарист орал и плевался до тех пор, пока его не покинули все, предварительно зажав уши. Тогда Пауль устыдился и невнятно начал извиняться. Поизображав некоторое время глухих, для приличия, незаслуженно оплеванные тоже успокоились. Однако Тилля пришлось вытрясать из самосозерцания почти всеобщими усилиями. Вокалист имел нехорошую привычку иногда столь глубоко задумываться над какой-нибудь проблемой, что полностью вылетал в астрал.
- И это меня называют заторможенным? - Оливер обливался потом, изо всех сил таща вокалиста из снега.
- Да никто тебя так не называет… - Пауль изливал недавнюю обиду на ноги вокалиста, так яростно дергая их, как будто хотел отделить от тела и унести в качестве военного трофея. - Ты сам!
- Яяяааа??? - Оливер широко распахнул глаза и… погрузился в самосозерцание.
- Да что тут творится?! - Шнайдер возник из-за спины Оливера, присоединяясь к Паулю в тяжком и благородном деле откапывания горе-полярников.
- Я не знаю… - Пауль уже находился в полном изнеможении. - По-моему на них холод действует отрицательно. Они даже какие-то жесткие стали! - В подтверждение своих слов гитарист постучал Тилля по лбу. Звук получился глухой и костяной. Однако все гениальное просто. Именно это нехитрое действо дало желаемый результат. Тилль автоматически щелкнул в воздухе зубами и пришел в себя.
- Почему я в снегу? - Справедливое возмущение не заставило себя ждать - У меня повышенная чувствительность к холоду! Я так свое главное достоинство потеряю!
Пауль судорожно закашлялся. Шнайдер выпучился на вокалиста. Оливер пришел в себя. В некотором отдалении перестали строить снежный домик Рихард с Флейком. Накуковывающая кому-то бессчетные годы кукушка подавилась на полуслове, огласив лес предсмертным криком раздавленного помидора. Работяга-дятел воткнулся головой в дерево, не решаясь выдернуть ее обратно…
- Голос! - Громогласно объявил Тилль, тем самым, опровергая свое заявление о его утере.
- Ххы… - А больше ты ничего не боишься потерять? - Ехидно осведомился Пауль, многозначительно поглядывая на погруженную в снег по пояс фигуру.
- А? Что? Ах так!! - Тилль с ревом принялся выдираться из сугроба, намереваясь догнать Пауля, к тому времени успешно усвиставшего куда-то далеко. От природы добрый ударник помчался следом - посмотреть, кого надо будет спасать. Оливер мгновенно выкарабкался из этого чертова снега, жестом фокусника выхватил фотоаппарат в водонепроницаемом футляре и понесся следом, с легкостью выдергивая журавлиные ноги из снежного покрова. В его воображении уже представали заголовки завтрашних газет и солидные гонорары за необыкновенные фотографии. "Главное - чтобы остальные не узнали" - Мелькнула в его голове разумная мысль и пропала. Собственно Раммштайновцы давно точили зуб, нож, щипцы и пассатижи на неизвестного папарацци, неведомым образом подкарауливавшего их в самых разных местах. А потом эти снимки появлялись в газетах и, что самое ужасное, в Интернете, после чего одуревшие фанаты готовы были штурмом брать все места проживания героев этих фотографий. Фанатки же лили горькие слезы или облизывались - это зависело от содержания фотографий.
Размышляя на эти отвлеченные темы, Оливер не заметил, как снес столь тщательно возводимый домик. Рихард с Флейком переглянулись, грозно завопили и кинулись следом. Оливер почуял погоню и прибавил скорости. Тем временем впереди происходила битва титанов. Вляпавшийся в разборку по самые уши ударник что-то кричал из центра снегового бурана, в котором скрывались остальные двое участников. Возможно, это было предупреждение, типа "Не влезай - убьют!", но Оливеру было как-то абсолютно фиолетово. Все трое на полном ходу влетели в локальный конфликт. Оливер жонглировал фотоаппаратом, стараясь уберечь тонкую технику, попеременно непроизвольно нажимая на волшебную кнопочку. Происходила вспышка света, слышался чей-нибудь крик, кого-то начинали закапывать в снег с утроенной силой. Давно живущий в этом лесу медведь проснулся от дикого шума, вылез из берлоги, вышел на поляну и зарычал. На него никто не обратил внимания. Медведь зарычал громче. Из кучи ответили матерными словами. Медведь потоптался на месте, покрутил лапой у виска и ушел спать, заткнув уши пчелиным воском.
Через полчаса локальный конфликт утух до редких брыканий ногами и полуфабрикатных снежков, рассыпающихся еще в полете. Из кучи-малы под различными углами торчали всякие органы тела. Был бы здесь Готфрид Хельнвайн, он бы, несомненно, обрадовался и сделал бы цикл фотографий под общим названием "замороженный Раммштайн". Однако Готфрида не было, и бесценные снимки не состоялись. Оливер не в счет, потому что снимал кучу изнутри; в данном случае ему в объектив нагло лезли подошвы Флейка.
После такого бурного времяпровождения не оставалось ничего другого, как отправиться домой, потому как силы были на исходе. Невнятно бурча, участники снежных соревнований стали подниматься. Подъем был делом длительным и в чем-то даже болезненным. Но наконец это препятствие было успешно преодолено.
Шатающиеся фигуры побрели к дому, в умилительном единодушии поддерживая друг друга и периодически падая. В среднем за весь путь было совершено 15 падений, окончательно поставив коллектив на грань физического истощения. Долгая дорога к дому осветилась только одним знаменательным событием. Дорогу перебежал серый заяц, находящийся в состоянии крайнего помешательства из-за криков и шума, которые оглашали лес в течение последних нескольких часов. Суеверный Флейк уперся всеми конечностями и решительно отказался идти, пока кто-нибудь не перешагнет "дьявольский след". Пауль во всеуслышание объявил, что в такие глупости не верит, но идти тоже отказался, мотивируя это нежеланием потакать предрассудкам. Оливер сфотографировал сие явление природы, а Тилль сорвался с места с криком "Еда!", протащив за собой вяло протестующих Рихарда и Шнайдера, которые цеплялись за него как инвалид за костыли. Однако охотничий азарт быстро потух, а поскольку "дьявольский след" был уже пересечен, то можно было смело идти дальше. Добравшись, наконец, до дома, долго вспоминали у кого ключ. Вспомнив где ключ, долго открывали дверь. Потом никак не желали пропускать кого-то вперед себя. Свалились в кучу. Пытались подняться. Пытались переодеться в сухое. Пытались первым(и) пройти в ванну. Воевали у холодильника. Окончательно обессилели и поползли к другу телевизору. Друг телевизор показывал какую-то рекламу. Под эту рекламу и случилось страшное. Но сначала никто ничего не понял. А случилось вот что. Шнайдер чихнул…
Ближе к вечеру отдыхающие товарищи обратили внимание на общую слабость. Впервые за весь день их посетила мысль о том, что, возможно, не стоило бегать по снегу в промокшей одежде и обуви. Напуганные первичными признаками простудных заболеваний, Штайновцы принялись дезинфицироваться абсентом и греться около камина.
Через час произошли кардинальные изменения. Все жители леса окончательно свихнулись и эмигрировали куда подальше - в более теплые местечки. В лесу гуляла болезнь…
- К-кажет-тся я простыл... - Оливер переливался всеми оттенками синего и бравурно стучал зубами так, что даже Шнайдер ему завидовал.
- Да не-чхи?!.. неужели? Пчхи!!! - Впрочем, сам ударник мог по праву гордиться собственным костедробильным чиханием, сотрясающим его от пяток до волос на макушке.
Флейк обмотался марлевой масочкой и грел ноги грелкой, с ужасом наблюдая свободный полет микробов в околошнайдеровом пространстве. Шнайдеровские микробы бесстыдно смешивались с микробами, которых выпускал Тилль, кашляющий как больной медведь. Микробы спаривались, размножались и снова соединялись, но теперь уже с третьим видом воздушно-капельных вирусов, порожденных трубным сморканием в красно-зеленый платок - Пауль был на высоте и мог бы выступать в цирке вместо слона. На диване тихо стенал с компрессом на больной голове Рихард, ощупывая опухшие лимфоузлы и умирающим голосом составлял собственное завещание, в котором предписывал своим наследникам эмигрировать в Африку.
Глубокой ночью частный дом сотрясался от различных производных тех звуков, которые издают все больные существа на свете. Закутанные в одеяла, свитера и носки, болезные честно спали, наглотавшись всяких разноцветных таблеток и витаминов. Где-то под утро наступил кризис, выразившийся в дружном пропотевании, так что на полу скапливались лужи. Остаточная зараза вычихивалась в носовые платки и выплевывалась в специальные баночки, после чего утилизировалась в общественном месте, именуемом "санузел". Где-то почти утром, дом привычно трясся на фундаменте от дружного храпа. Побежденные микробы с позором отступили.
На следующее утро (весьма позднее) снег растаял, было +11. Окончательно выздоровевшие Раммштайн затолкали все в "зимний шкаф"... Рихард выкинул завещание и погрузился в "летний шкаф"... В воздухе завертелись плавки, ласты, акваланги, бейсболки, шорты, солнечные очки, гавайки, сачки для бабочек, чья-то панама, тапочки, фотоаппараты и прочая, прочая, прочая...
Количество комментариев: 2 [ добавить комментарий ] [ распечатать ] [ в начало ]
|
|
