ВНИМАНИЕ!

Пожалуйста, уважайте труд других людей. Использование материала, приведенного на данной странице, возможно лишь с разрешения rammsteinfan.ru.


Der Wahnsinn. Next. Часть 2.

Автор: lien25 Автор: lien25

Глава десятая
Шнайдер в погоне за «голубой мечтой».

В полиции Шнайдера внимательно выслушали, записали его показания, забрали веревку, которую он принес как доказательство, и обещали разобраться во всем в кратчайшие сроки. Хотя по лицу комиссара он видел, что тот не отнесся к его словам со всей серьезностью. Раздосадованный он вернулся домой. Регина сидела на диване и рассеяно смотрела телевизор, в новостях говорили об урагане, ночью бушевавшем над Берлином. Пес лежал у ее ног, увидев Шнайдера, он поднялся на лапах, завилял хвостом.

- И что сказали? – Регина взяла пульт, убавила громкость.

- Разберутся, хотя я уверен, что им наплевать. Этот Мерхен, проклятый зазнайка, не поверил мне. Видимо решил, что я псих.

- Почему?

- Да потому, он как я понял, ведет это дело подруги Круспе, убитой. И Рихард ему про того маньяка уже рассказал, но он не верит. Ваш маньяк, говорит, умер. Мы проверяли, у него нет ни одного живого родственника, и друзей тоже не было. Поэтому, видишь ли, никто не стал бы через год мстить за его смерть. Железная логика, ничего не скажешь.

- Так ведь записка была.

- Я то же самое ему сказал, а он говорит, что это, скорее всего, была шутка какого-то идиота. И если раньше никто не проявился, значит, сейчас вряд ли проявится. Бюрократы проклятые.

- Ладно, не волнуйся ты так. А про мужика этого, чего он сказал?

Шнайдер криво усмехнулся.

- Сказал, что сумасшедших геев в Берлине хватает, и так как он ничего плохого тебе не сделал, то они тоже ничего предпринять не могут. Идиоты, - Шнайдер сел на диван, рядом с женой и закрыл глаза. – Они видимо ждут, пока маньяк убьет кого-нибудь, тогда уже зашевелятся.

- А охрану ты нанял?

- Нет, не успел.

Регина обняла его за плечи, поцеловала в щеку.

- Не волнуйся, все будет хорошо. Давай куда-нибудь сходим, отвлечешься.

- Куда? – Кристоф открыл глаза, посмотрел на нее.

- В ресторан, мы давно хотели. В рыбный, помнишь тот, в центре торговом, на втором этаже.

Шнайдер вяло улыбнулся, прижал жену к себе, уткнулся носом в ее волосы...

- А тебе не страшно?

- Нет, я же с тобой буду.

Он не ответил, поцеловал ее в макушку, поднялся с дивана.

- Ну, так что? – она смотрела ему в глаза и улыбалась.

- Пойдем, - он потянулся. – Собирайся. А я пока позвоню Круспе.

Регина изменилась в лице.

- Зачем? – холодно спросила она.

- Просто хочу предупредить, про гея этого сказать. Я ведь так никому и не позвонил еще.

Она покачала головой и пошла в комнату. В последнее время он стал замечать что жена ревнует его к группе, и это начинало нервировать.

Круспе не отвечал, тогда он позвонил Флаке. Лоренц ответил почти сразу, у него был испуганный голос и он, сбиваясь, рассказал ему, что несколько часов назад прямо у двери его квартиры на него напал маньяк. Сейчас Флака сидел в участке и разговаривал с комиссаром Мерхеном, поэтому долго говорить не может. Попрощавшись, Шнайдер отключился. Регина вышла из комнаты, она уже переоделась, взглянув на мужа, она спросила:

- Что случилось?

- На Кристиана напали в подъезде, он в полиции.

- Ужас, что же это такое твориться то? Что же происходит? - она подошла к нему, взяла за руку, заглянула в глаза.- Может нам лучше остаться?

- Нет, поехали, - Шнайдер поискал глазами ключи от машины. – Если будем бояться и сидеть дома, то считай, он победил.

- Кто?

- Маньяк, или кто бы там не был. Он этого и добивается, хочет нас запугать, заставить трястись от страха, бояться шороха в ночи. К черту, - Шнайдер нашел ключи, они лежали на столике рядом с телевизором, взял их и решительно пошел к выходу.

Регина за его спиной загадочно улыбнулась, посмотрела на пса, который почувствовав, что хозяева уходят с мольбой ловил ее взгляд, видимо надеясь, что сможет помешать их уходу, кивнула ему головой и пошла вслед за мужем.

Они сели за столик в дальнем углу, у стеклянной стены. Официант принес заказ и бесшумно удалился. Шнайдер быстро расправился со своей рыбой и теперь пил из высокого стакана яблочный сок, поглядывая на людей проходящих мимо. Со стороны торгового центра стекло было зеркальным и люди не могли видеть его. Не спеша прошла полная пожилая женщина, таща за руку упирающегося и плачущего мальчика лет семи. Потом две молоденькие девочки в одинаковых коротких плиссированных юбочках остановились напротив него. Одна из них указала рукой куда-то направо, Шнайдер проследил за ее жестом и увидел группу мальчиков, которые сидели на скамейке рядом с эскалатором. Девочки еще какое-то время совещались, а потом развернулись и ушли прочь. Шнайдер повернулся к Регине, она ела медленно, отрезая ножом маленькие кусочки, тщательно прожевывала их и, проглотив, начинала резать снова.

- Неприятно все это, - сказал он и поставил стакан на стол.

Регина подняла на него глаза, кивнула головой и продолжила есть.

- Только нормально все стало, забыли бред этот, и вот тебе опять. Еще и Флака, кошмар.

- Угу, - промычала Регина. Она доела, отложила вилку с ножом, вытерла губы салфеткой. – Может нам пока уехать? В другую страну? Или город?

- Да, не могу я. У нас работа. Мы только начали, сейчас свалить было бы подло. Итак, сроки с альбомом затягиваем.

- А они без тебя не смогут? Потом запишут твои партии, все равно ведь вы так и работаете. Чего тебе там сидеть то с ними? Только и ругаетесь там.

- Спорим, а не ругаемся. Нет, так нельзя. Мы команда, мы привыкли так работать. Круспе вон, и тот прилетел. Хотя, наверное, опять скоро в Нью-Йорк свой сбежит. У нас сейчас не так много возможности собраться всем вместе, не то, что раньше.

- Глупости это все, Шнай, - она отпила немного сока из его стакана. – Хм, надо было тоже яблочный брать.

- Нет, это не глупости, это моя работа. Я сейчас приду, тебе, что сока яблочного заказать?

Регина кивнула.

Шнайдер поднялся, прошел мимо барной стойки, попросил официанта принести его жене стакан яблочного сока и направился в туалет.

Когда он вернулся, то заметил, что Регина напугана.

- Что такое?

- Посмотри, - она указала рукой на лавочку, где несколько минут назад сидели ребята. Сейчас там сидел какой-то полный мужик, одетый в пеструю рубашку и светлые брюки.

- Кто это?

- Этот тот педик из парка, я его узнала. Он мимо шел, не спеша так, прогуливаясь, по сторонам глазел, а теперь вот на лавку сел.

Шнайдер сглотнул. Он не мог понять, как этому педерасту удалось выследить его, неужели все время от дома он ехал за ними, и теперь караулил перед рестораном.

- Я пойду и поговорю с ним, - Шнайдер направился было к выходу, но Регина схватила его за руку.

- Нет, не ходи. Я боюсь за тебя.

Официант покосился на них, пара за соседним столиком тоже повернулась. Шнайдер сел на стул и тихо сказал:

- Не бойся, ничего со мной не случиться, здесь куча народу, охрана кругом. Он мне ничего не сделает.

- А что ты ему скажешь?

- Спрошу, какого дьявола он нас преследует, и чего ему от нас нужно. И намекну, что о нем уже знают в полиции, пускай подумает, стоит ли вообще с нами связываться.

- Только не бей его.

- Даже не собирался, - Шнайдер снова поднялся, взял со стола свой телефон и вышел из ресторана.

На скамейке никого не было. Шнайдер огляделся и увидел пеструю рубашку рядом с лестницей, ведущей на третий этаж. Он почти бегом вернулся в ресторан, нагнулся к Регине и сказал:

- Он на третий этаж пошел, я пойду за ним. Никуда не уходи без меня, закажи себе что-нибудь, и не уходи.

- Шнай, - Регина попыталась снова поймать его за руку, но он уже ушел.

Стараясь никого не задеть, он почти бегом направился к лестнице. Поднявшись на третий этаж, огляделся. Кругом сотни людей, витрины с разодетыми манекенами, яркий свет, из открытых дверей магазинчиков доносятся звуки музыки. В такой толпе он никогда не найдет этого педераста, но нет, вот около лифта мелькнула пестрая рубашка и лысоватый затылок. Шнайдер побежал туда, но когда он добрался до лифта, мужчина уже пропал. Барабанщик огляделся, видимо тот уехал вниз. Обежав лифты по галерее, он посмотрел на спускающуюся кабину. Через прозрачные стенки он увидел его, тот стоял спиной к нему, рядом с какой-то стройной длинноногой барышней в неприлично короткой юбке. Кристоф побежал назад, добрался до лестницы и, перескакивая через ступеньки, побежал на первый этаж. Люди оборачивались на него. Когда он добрался до холла внизу, люди из лифта уже разошлись. Кабина снова ехала вверх. Чертыхнувшись, Шнайдер собрался было уже уходить, как увидел через стеклянные двери знакомую пеструю рубашку на стоянке у входа. Немного подумав, барабанщик достал телефон и набрал Регину.

- Шнай, ты где?

- Я внизу, на первом этаже. Он собирается уезжать, я пойду за ним. Езжай домой на такси.

- Ты с ума сошел? Я не хочу одна, я боюсь.

- Чего бояться, вызови такси из ресторана, и езжай.

- А если в подъезде кто-то меня убьет?

- Кто? У нас консьерж сидит, чужих не пустит. Регина, это очень важно. Может я смогу проследить за ним до дома, может, я что-то узнаю. Он не видел меня и не подозревает, что за ним следят.

Регина тяжело вздохнула и ничего не сказала. Шнайдер одной рукой нащупал в кармане ключи от машины и вышел на улицу.

- Регина, ты слышишь меня?

- Я слышу, это безумие Шнай. Ты бросаешь меня одну в ресторане, бежишь за каким-то мужиком. Может он и не опасен вовсе, может действительно он просто безвредный шизофреник. Это не честно и не красиво по отношению ко мне.

- Ты не понимаешь, это может быть очень важно. Одна женщина уже мертва, может я смогу…

- Что?! Что ты сможешь?! Иди куда хочешь, - Регина отключилась.

Шнайдер вздохнул, посмотрел на вход в торговый центр, поднял глаза на окна ресторана, потом снова перевел глаза на мужчину в пестрой рубашке. Тот уже садился в светло голубой миниатюрный пузатый «Пежо». Подумав еще несколько секунд, он пошел к своей машине.

Мужчина долго не выезжал, через окно Шнайдер видел, как он разговаривает по мобильнику. Через пять минут мужчина наконец убрал телефон, подал назад, развернулся и выехал на дорогу. Шнайдер медленно поехал за ним следом. Они отъехали от торгового центра, постояли на светофоре, потом выехали на шоссе и, перестроившись в третий ряд, гуськом поехали куда-то на восток. Шнайдер старался не отставать, но в то же время и не садиться на хвост. Иногда приходилось перестраиваться из ряда в ряд, чтобы пропустить вперед несколько машин. Один раз ему показалось, что он потерял «Пежо» из виду, но уже на следующем светофоре снова увидел его. Они несколько раз пересекли реку, делали множество поворотов, и вскоре Шнайдер перестал ориентироваться на местности. Мужчина за рулем, казалось, пел песни вслух. Он ритмично кивал головой и широко открывал рот. Некоторые водители из соседних машин с улыбкой поглядывали на него.

Они ехали уже минут тридцать. По дороге Шнайдер еще раз набрал Регине, но та скинула его звонок, видимо обиделась. Наконец «Пежо» начал перестраиваться в крайний ряд и на повороте свернул во двор. Кристоф поехал следом. Мужчина припарковался на небольшой открытой стоянке неподалеку от высокого блочного дома, вышел из машины, перекинулся парой слов с охранником стоянки и, улыбаясь, пошел к дому. Шнайдер медленно въехал во двор, поставил машину рядом с первым подъездом и следил за мужчиной глазами. Тот казалось, совершенно не обращал ни на что внимания, не оборачивался, не смотрел в сторону Шнайдера. Он даже не заметил бордюрного камня, споткнулся об него и чуть не распластался прямо перед подъездом, но смог чудом удержаться. Шнайдер заглушил двигатель, вышел из машины и медленно пошел вслед за ним. Мужчина зашел в подъезд, закрыл за собой дверь. Ударник огляделся, потом быстрыми шагами поднялся по лесенке, потянул дверь подъезда, она оказалась не запертой, зашел внутрь.

Дом был из самых дешевых, в подъезде слабо пахло кошачьей мочой, но этот запах перебивал резкий запах хлорки. Никаких консьержей не было. По правую и левую руку от Шнайдера на стенах висели почтовые ящики с номерами квартир, на некоторых были сломаны замки. Прямо перед ним был лифт, с тускло горящей кнопкой. Справа от лифта вверх уходила лестница, почти не освещенная, с пластиковыми перилами, изрисованными синим маркером. Шнайдер поднял глаза и посмотрел на кнопки этажей, сверху над лифтом. Лампочка горела на седьмом. Видимо педераст поехал туда. Кристоф поднялся на первый этаж, увидел, что на лестничной площадке по пять квартир, вернулся вниз, глянул на почтовые ящики, посчитал в уме и пришел к выводу, что тот, кто ему нужен, живет в квартире с номером от пятьсот шестнадцатой до пятьсот двадцатой. Нужно было что-то делать. Кто-то сверху вызвал лифт, он с шумом пополз вниз с седьмого, на шестой и остановился на пятом. Было слышно, как открылись двери, потом Шнайдер различил два женских голоса, лифт медленно ехал вниз, и они становились все громче и громче. Кристоф запаниковал, огляделся и, поднявшись по лестнице, спрятался на площадке первого этажа. Он почему-то чувствовал себя преступником, посягнувшим на святость чужого жилища. Стоя в темноте, с гулко бьющимся сердцем ударник слушал, как останавливается лифт, из кабины выходят женщины. Одна из них довольно громко сказала:

- Я уверена, он изменил мне с этой куклой из супермаркета.

- Да, брось ты. Это он специально, хочет, чтобы ты ревновала.

Хлопнула подъездная дверь, женщины ушли. Шнайдер снова вернулся к лифту. Нужно было срочно куда-то идти, стоять здесь становилось не безопасно. Кто-нибудь мог увидеть его и вызвать полицию. Он нажал на кнопку, открылись двери в маленькую, грязную кабину. Поморщившись, Шнайдер зашел внутрь, нажал на кнопку седьмого этажа и поехал вверх. Лифт вздрагивал, трясся, гремел. Казалось, что он работает на последнем издыхании, хотя может, так оно и было. Наконец кабина остановилась. Некоторое время ничего не происходило, и Кристоф решил уже, что лифт сломался, но вот что-то внутри вздрогнуло и двери с противным звуком разъехались в разные стороны. Шнайдер быстро выскочил на лестничную площадку.

Здесь было намного светлей, чем на первом этаже. Справа от него, почти под потолком было маленькое окошко, сейчас открытое. Налево вел маленький коридорчик, в конце которого была дверь квартиры номер пятьсот двадцать, потом коридор делал поворот, огибая шахту лифта. Четыре другие квартиры располагались за лифтом, здесь же он увидел лестницу, ведущую вниз. Из-за двери пятьсот шестнадцатой раздавалась громкая музыка, прислушавшись, Шнайдер узнал в ней песню группы Абба. «Педерасты любят эту группу», - подумал он, но решил, что это было бы слишком просто, да к тому же не только сексуальные меньшинства слушали старые хиты шведов, он и сам иногда услышав их музыку по радио делал звук погромче. Постояв немного перед дверью пятьсот семнадцатой квартиры, он тихонечко спустился по лестнице на пол пролета, достал телефон и снова набрал жену. На этот раз она ответила:

- Да.

- Ты дома?

- Да.

- У тебя все хорошо?

- Да.

- Регина, не обижайся я…

Она отключилась. Шнайдер растеряно посмотрел на мобильник, подумал и набрал Флаку.

- Да, Шнай, - Лоренц был более дружелюбен.

- Кристиан, я сейчас стою в подъезде человека, которого подозреваю в связи с маньяком и я не знаю, что мне делать. Тут пять квартир на этаже, он живет в одной из них. Мне кажется, что нужно что-то предпринять, как ты думаешь, может полицию позвать?

- Они не поедут, - Флака задумался на несколько секунд. – Это не опасно? Я имею в виду, что ты в его подъезде, а вдруг он тебя увидит?

- Не знаю, я спрячусь, если что. Флака, я в растерянности, не знаю что делать. Регина еще обиделась на меня, говорить не хочет. Что бы ты сделал?

- Не знаю, может нужно позвонить в квартиры, пока он не откроет, а потом, - Лоренц снова задумался. – Давай я приеду, где ты сейчас?

- Да зачем, Флака. Это ведь может быть ерундой, может этот мужик никакого отношения к нам и не имеет, а я просто паникую. А может наоборот, это опасно.

- Адрес давай, я записываю. Не будь идиотом, вдвоем мы сможем прижать этого твоего мужика.

Шнайдер вдруг понял, что понятия не имеет где он находиться, подъезжая, он не посмотрел ни названия улицы, ни номера дома.

- Слушай, давай я выйду на улицу и перезвоню тебе.

- Шнай, я серьезно. Давай я приеду.

- Я не против. Я просто не знаю адреса. Я где-то на окраине восточного Берлина, а где точно не знаю. Мне нужно посмотреть.

- Ладно, давай посмотри и перезвони. Я пока соберусь и машину со стоянки выведу.

- Хорошо. – Кристоф отключил телефон, убрал в карман и пошел вниз по лестнице.

Глава одиннадцатая
Политик и предвыборная гонка.

Они сели за столик на улице. Тилль заказал бутылку пива и орешки, Рихард кофе. Олливер с другом еще не появлялись. Рихард закурил и огляделся. Почти все столики в кафе были заняты, видимо многие клерки из соседних офисов вышли на обед. Было шумно, пахло едой, официанты носились между столиками с колоссальной скоростью, меняли пепельницы, подносили новые блюда, забирали грязную посуду.

- Я с Нариной говорил, - сказал Тилль и, взяв салфетку, стал мять ее в пальцах. Рихард поднял на него глаза.

- И?

- Она нормальная девушка, хорошая. Беженка. Отец Сириец, мать из Намибии. Как я понял, родители уже не работают, он вроде инвалид, мать тоже почему-то дома сидит и ей приходиться кормить одной семью.

Рихард молча смотрел на друга. Почему-то его удивила заинтересованность Тилля судьбой Нарины. Тилль бросил смятую салфетку на стол, посмотрел куда-то вдаль и продолжил:

- Ангела твоя работала ее сменщицей, причем она как я понял, совала нос, куда не следует, что и понятно, журналистка все-таки. А потом она ухитрилась сделать эти снимки. В борделе каким-то образом прознали, и ей пришлось скрываться. Ее протеже, Кристофа этого, начали трясти, угрожали рассказать его жене о том, что он ходит к проституткам, ну он и слил ее.

- Ангелу?

- Ну, конечно Ангелу, - Тилль вытащил еще одну салфетку и снова стал скатывать из нее шарик. – А потом он умерла. Вот так вот. Они знают про диск этот, знают, что он был. Но где он сейчас им неизвестно, - Тилль замолчал.

Рихард стряхнул пепел, кивнул головой.

- Она тебе это все рассказала?

- Ну не все, конечно. Я просто ведь знаю что-то, смог сопоставить. Она просто жаловалась, что не спала уже три ночи, клиенты идут, а ей и отдохнуть некогда. Сменщица пропала. Я стал спрашивать, ну ее и понесло, - Линдеманн снова отложил смятую салфетку.

Подошел официант, поставил перед Рихардом чашку кофе, а перед Тиллем бокал и открытую бутылку пива, вазочку с орешками, забрал смятые салфетки и ушел.

- Если бы нас не выгнали, я бы больше узнал, - Тилль налил в бокал пива и словно завороженный смотрел, как медленно опускается пена.

- И опять я виноват, - Рихард отпил кофе, он был горячим и очень крепким.

- Да нет, не ты. Я так, просто, - Тилль вытащил из вазочки несколько орешков, закинул в рот. – Где же Олли?

- А во сколько он должен прийти?

Тилль лишь пожал плечами.

- А у тебя там что было? – спросил он после некоторого молчания.

Рихард улыбнулся:

- Чуть не изнасиловали, не женщины – настоящие фурии. А какие тела, - Рихард мечтательно вздохнул.- Я тоже идиот, нет бы, сначала воспользоваться их услугами, они к тому же так навязывались, а потом вопросы задавать, - Он махнул рукой. – А, только деньги зря потратили.

- Они все вернули.

- Как вернули? – Рихард удивленно поднял на друга глаза и тут увидел, что к ним направляется Олливер в компании с каким-то бородатым крепким мужчиной в светлом дорогом костюме. – А вот и Олли с другом.

Тилль обернулся и помахал им рукой. Ридель улыбнулся, кивнул головой и, подойдя к столику, сказал:

- Рано вы, - повернувшись к мужчине, он представил его. - Это мой друг Гордон Баум, я говорил вам, он работает в Бундестаге. Гордон это Тилль, это Рихард.

После рукопожатий все уселись: Гордон рядом с Тиллем, Ридель напротив него, справа от Круспе. Рихард отпил кофе и украдкой посмотрел на Гордона. Ему, почему то казалось, что работник Бундестага должен выглядеть немного иначе. У Баума были густые черные длинные вьющиеся волосы, собранные в растрепанный хвост на затылке, густая и тоже, словно какая-то неухоженная, борода. Непропорционально длинный, острый нос с большими волосатыми ноздрями, узкий, чрезвычайно длинный рот и маленькие, на выкате, темные глаза. Брови его были смолено-черными, густыми и срослись на переносице, что предавало его лицу выражение суровое, и, может даже, сердитое. При этом на нем был очень дорогой кремовый костюм, из-под рукава пиджака выглядывали золотые и явно не поддельные часы, и руки его были безупречно ухожены: аккуратно подстриженные и подпиленные ногти, покрытые бесцветным лаком. Когда Гордон заговорил, Рихард удивился еще больше.

- Я Ливанский еврей, с армянскими корнями - сказал он, словно желая сразу расставить все точки над «i». –Мой прадед был армянином, жил в Ереване, но потом женился на Ливанке и эмигрировал. Родился я в Ливане, но в детстве родители переехали в Берлин. Мне говорили, что я никогда не стану здесь кем-то, но видимо они ошиблись.

Олливер виновато улыбнулся и посмотрел на Тилля, словно извиняясь за прямолинейность друга.

- Я всегда хотел только справедливости, моя программа направлена на улучшение жизни народа, на то, чтобы каждому в этой стране было хорошо и коренным немцам и таким как я, эмигрантам. А ваш депутат, сволочь и карьерист. Ему нужна власть ради власти, власть ради денег, власть ради влияния. Вы знаете, что он педофил? – Гордон смотрел прямо на Рихарда, тот кивнул головой.

- Знаете?! Так почему же вы голосуете за него, почему же не хотите того, чтобы, такие как он, понесли наказание за свои проделки. Я знаю точно, что он не так давно растлил дочь своей горничной, девочке не было и пятнадцати. Они тоже эмигранты. Я пытался сделать что-то, говорил с женщиной, пытался убедить, чтобы они заявили на него. Но нет, она молчит. Он просто дал ей денег и припугнул. Сволочи! – Баум, уже почти кричал, некоторые люди стали поворачиваться к ним. Официант, собиравшийся было подойти к их столику, поспешно свернул и направился в другую сторону.

- Гордон, - Ридель перегнулся через столик и положил руку на рукав Баума.

- Да, простите, - Гордон успокоился. – Просто сейчас выборы эти, я так нервничаю постоянно. Не доверяют мне люди, видимо лицом не вышел, - он тяжело вздохнул и отвернулся.

Тилль молча смотрел на него, повернувшись в пол оборота. Круспе мешал ложкой в чашке, поднимая гущу со дна. Ридель постукивал тонкими пальцами по краешку стола.

- Мне Олли рассказал про вашу журналистку, - Гордон снова посмотрел на Круспе. – Я почти уверен, что это педофил приложил руку к ее смерти.

- Почему? – Рихард положил ложечку на край блюдца и снова закурил.

- Да потому, что если бы статья вышла, его карьере настал бы конец, потому, что народ перестал бы верить ему. Он ведь на чем играет, на любви к детям, на помощи сиротам. За последние две недели он объехал восемь детских домов по Германии, везде пресса, подарки, улыбки. Детишек по головкам гладит, на коленки сажает. Лицемер.

К ним подошел официант, с опаской посмотрев на Баума, он положил на середину стола два меню, забрал пустую чашку у Рихарда и поспешно удалился.

- То есть, вы хотите сказать, что фото с проститутками его бы скомпрометировало?

- Еще как, - Баум раскрыл меню, низко нагнулся над ним, сощурил глаза. Видимо у него было плохое зрение, но по каким-то своим соображениям он не хотел носить очки. Прядь волос упала ему на лицо, он откинул ее рукой. Подняв глаза на Риделя, он спросил. – Ты что-нибудь будешь?

- Нет, ничего не хочу. Только из дома – поел.

Баум кивнул, закрыл меню, отложил в сторону, и снова посмотрев на Рихарда, продолжил:

- У него низкий рейтинг, но, тем не менее, выше чем у меня и на сегодняшний день ему хватает голосов, чтобы пройти. Но если бы в газете, да к тому же такой газете, не желтой бульварной газетенке, а такой солидной, появились бы его фото с малолетками, я даже не говорю о статье, ему бы тогда даже мечтать о месте в Бундестаге не пришлось бы. Ваша Ангела была остра на язык, я читал ее статьи, и поэтому знаю, о чем говорю, - он махнул рукой официанту, тот почти сразу подошел.

- Мне, пожалуйста, молочный коктейль с вишней, надеюсь у вас не концентраты?

- Нет, что вы. Вишневое пюре, полностью натуральный продукт.

- Тогда несите.

Официант ушел. Рихард снова с удивлением посмотрел на Баума, ему показалось странным, что такой брутальный и сердитый человек вдруг заказывает такой странный детский напиток.

У Тилля зазвонил мобильник, он поднялся из-за столика, извинился и отошел в сторону. Круспе следил за ним глазами, казалось, что Тилль оправдывается перед кем-то. Он нервно ходил по тротуару перед кафе, иногда размахивал руками.

- А вы где были сейчас? – спросил Олливер.

- Ай, не спрашивай, - Рихард взглянул на басиста.

- Тилль мне говорил, что у тебя есть еще какие-то версии, кроме депутата.

- Тут не может быть никаких сомнений, Олли. Все другие версии беспочвенны. Кроме этого педофила некому это не нужно было, - Гордон погладил бороду. Ему принесли коктейль, в высоком тонком стакане, с трубочкой и симпатичным розовым бумажным зонтиком. Не замечая зонтика, он стал пить его через трубочку, низко наклонившись над столом, с какой-то детской жадностью. Рихард смотрел, как быстро уменьшается количество жидкости в стакане.

- Вы многого не знаете, - сказал он, когда Гордон, наконец, разогнулся над столом, - Кроме политика были и другие люди, которые тоже желали ей смерти. Стажерка ее, Ева.

- Ева? – Гордон даже вздрогнул. – Моя дочь? Зачем ей это? Откуда вы вообще о ней узнали?

Пришла очередь удивляться Рихарду.

- Так Ева ваша дочь? Та самая Ева? Она писала книгу о политике?

- Написала уже, книга ужасная. Она переврала все мои слова, она не хочет или не может понять моей борьбы. Я не позволил ей печатать это, по крайней мере до того момента, пока не закончится эта предвыборная гонка, - Гордон замолчал, допил остатки коктейля, снова низко наклонившись над стаканом, и вдруг резко выпрямился и указал куда-то рукой. – Вон, смотрите, депутат ваш.

Рихард повернулся и увидел автобус, едущий мимо, на его боку был прикреплен плакат с фотографией развратника, а под ним яркими буквами, словно в издевку, было написано: Наше будущее – это наши дети. Он усмехнулся и снова взглянул на Баума. Гордон, сильно сощурившись, не отрываясь, следил за автобусом, пока тот не скрылся с глаз.

- Так я не понял, - Гордон снова сурово взглянул на Круспе. – Откуда вы про мою дочь узнали? И почему считаете, что она хотела смерти журналистки. Насколько мне известно, она преклонялась перед Ангелой. Я сам устроил ее работать в эту газету, только потому, что она умоляла меня, просила. Я вообще-то не сторонник такой политики, дети, по моему разумению, должны сами искать свою дорогу в жизни. Но она так упрашивала. К тому же я надеялся, что Ангела Веспе положительно повлияет на нее. Как я уже неоднократно говорил – это была очень талантливая журналистка.

Рихард попытался вспомнить, когда Баум говорил такое, но не смог.

- Мне случайно попали в руки записи Ангелы, она упоминает там вашу дочь и отзывается о ней не очень лестно, - он с опаской взглянул на Баума, тот вытащил зонтик из пустого бокала и крутил его между пальцами. – Она говорила, что ваша дочь требует от нее самостоятельности, а она не хотела давать ей серьезной работы. Вот я и подумал, что это…

- Стоп, - Гордон положил зонтик на краешек стола и налетевший ветер тут же унес его, но он даже не обратил на это внимания. – Моя дочь трудный подросток с завышенным самомнением. Да, она могла требовать самостоятельности. Да, она только этим и занимается, постоянно требует самостоятельности, вот только если получает ее, то не знает что с ней делать. Она почему-то вбила себе в голову, что мы с ней стоим на разных концах реки под названием жизнь, хотя я всегда был на ее стороне. Она вздорная девчонка, но она не убийца, слышите меня? Не убийца! – он снова перешел на повышенные тона. Ридель, как и раньше, положил руку ему на рукав.

- На нас все смотрят, успокойся. Он не обвинят твою дочь ни в чем, он просто предполагает. Не заводись.

- Я не завожусь, - отмахнулся Баум. Он пригладил бороду, взглянул на часы и резко поднялся.- Мне пора.

Он вышел из-за стола, и быстрым шагом пошел к выходу, но вдруг так же резко остановился, словно что-то вспомнив. Развернувшись на каблуках, Гордон вернулся, полез в карман, достал оттуда смятую купюру, разгладил ее, положил на стол и, придавив стаканом, пошел прочь, даже не попрощавшись.

- Извини, Олли. Я не хотел его обижать, - Рихард посмотрел на басиста.

- Да ничего, он не обиделся. Гордон сложный человек, импульсивный очень. Это ты его извини за резкость.

К столику вернулся Тилль, посмотрев на пустой стул рядом, с собой он спросил:

- А где твой друг, Олли.

- Ушел, – Ридель тоже поднялся. – И я тоже пойду, я вырвался на пару часов. Давайте, ребята, до завтра. На репетиции увидимся.

- Удачи, - Тилль улыбнулся. Олли уже собирался уходить, но вокалист вдруг окликнул его:

- Тебе Флака звонил?

Ридель обернулся, и кивнул головой.

- Звонил, рассказал жуткие новости. У него украли белье, - Лицо его оставалось совершенно серьезным и Рихард не мог понять, то ли басист сочувствует Лоренцу на самом деле, то ли по-доброму издевается.

- И что ты об этом думаешь? – Тилль тоже, казалось, был серьезен. Но по выражению его глаз Рихард понял, что тот находиться в приподнятом настроении.

- Я думаю, что наш Флака слишком много думает о себе любимом и приписывает себе чересчур уж важную роль во всей этой истории. И я думаю, что не стоило говорить ему о ваших подозрениях, - Олли взглянул на Круспе. – Я, кстати, снял охрану. Толку от них никакого, только таскаются за мной повсюду, да еще платить им безумные деньги. Я не секунды не верю в волшебное воскрешение из мертвых Брингера и все эти подозрения нашего «доктора» это просто его разыгравшаяся, не в меру бурная фантазия и еще один повод пожаловаться всем на свою судьбу.

- Но все же, что бы ты не говорил, - сказал Тилль. – Злодеи украли его белье.

Олливер не выдержал и засмеялся, все еще улыбаясь, он повернулся и пошел прочь. Рихард посмотрел на Тилля.

- И что дальше? Что будем делать?

- Домой пойдем, - ответил тот и жестом подозвал официанта. – Счет, пожалуйста.

Глава двенадцатая
Убийца.

У Альберта Вассермана было три серьезных увлечения, хотя наверно можно было бы назвать это страстью, но он не любил этого слова, оно казалось ему слишком уж резким и каким-то напыщенным.

Он любил живопись. В его небольшой, скромной квартире на окраине Берлина все стены были увешаны картинами. Причем Альберт никогда не гонялся за именитыми художниками, по правде говоря, ему было вообще глубоко наплевать на авторство полотна, его интересовало лишь то, что на нем изображено. Он и сам иногда писал, причем делал это холодно и профессионально. Писал он, правда только для заработка и только портреты. Это были хорошие портреты, сделанные с фотографической точностью, но лишенные даже намека на гениальность. Он рисовал как хороший чертежник, выверяя, медленно, мазок за мазком, не пытаясь обманывать себя, не пытаясь придать картинам, индивидуальность, и сам часто ненавидел то, что у него получалось, но как ни странно у него было много заказов.

Иногда он думал, что видимо для того чтобы быть гениальным художником нужно нищенствовать, а у него это никак не получалось. Родители оставили ему скромное, но вполне приличное содержание и он мог без особых усилий, и даже не ограничивая себя ни в чем, вообще не работать. Но он все равно писал. Писал портреты, чтобы покупать пейзажи. Пейзажи давали ему уверенность и спокойствие, они наполняли его душу счастьем и благородной тоской, они позволяли ему раздвигать границы своей реальности, и отправляться в путешествия не выходя из своей квартиры. Но он не ограничивался только этим.

Его второй страстью была поэзия. В его маленькой квартире еще несколько месяцев назад каждую субботу собирался небольшой литературный кружок. Одинокая лесбиянка, похожая на грустную русалку, вырванную из своей стихии. У нее были странного голубоватого цвета, длинные и казалось постоянно непромытые тусклые волосы. Она носила их всегда распущенными и когда садилась спиной к окну, то можно было подумать, что в ее волосах течет усталая засыпающая река. Он пытался сейчас вспомнить ее, но даже воспоминания о ней были словно утоплены в огромном аквариуме, и она представала перед ним неясная и расплывчатая.

Кроме нее в кружке был уже не молодой, но все еще бойкий и активный турок полукровка. О нем никто почти ничего не знал. Его привела лесбиянка, представила как Михаэля и больше о нем не говорила. Турок был жутким пошляком, писал скабрезные стихи, а иногда поминал нехорошим словом умерших поэтов прошлых веков. « А, этот ваш Байрон, - говорил он и проводил рукой по густым усам. – Он был, - дальше шла отборная брань.

Причем как не силился Альберт понять, почему этот турок вдруг в одну секунду мог воспылать такой жгучей ненавистью к какому-нибудь доселе не упоминавшемуся в их кругу поэту, он так и не мог. Это были абсолютно беспричинные и неконтролируемые приступы агрессии и заканчивались они так же внезапно, как и начинались. Хотя, может если кто-то начал бы спорить с турком и защищать честь опошленного поэта, то не исключено тот смог бы привести более веские аргументы, и объяснить им всем за что же он так не любил некоторых поэтов, но никто не спорил и он, выговорившись, затихал.

Третий участник кружка Лайне фон Росердорф, он же и его организатор, был молодым, высоким красивым шатеном, родившемся в ФРГ и выросшем в богатой аристократической семье. В семнадцать лет поругавшись с родителями из-за своей сексуальной ориентации, он бежал из дома и стал вести бродяжническую жизнь на улицах Берлина. Правда, когда становилось совсем уж плохо, он не стеснялся звонить им и просить денег, и те, как ни странно никогда ему не отказывали. При этом Лайне умудрился окончить университет и получить образование филолога, хотя по своей профессии ни дня не работал. У Альберта он появился полтора года назад, просто позвонил в дверь и сказал, что его адрес ему дал их общий знакомый. Знакомый этот был старым развратным педерастом и часто прикармливал под своим крылом молодых красивых, еще неоперившихся мальчиков, а потом, когда они ему надоедали, сплавлял их своим друзьям и знакомым.

Сначала Альберт был растерян и смущен. До появления этого молодого и красивого парня он жил в гордом одиночество и даже смог вывести свою философию, бахвалясь ей на каждом углу. Дескать он, свободная птица и не связан по рукам и ногам серьезными отношениями, мало того при таком подходе он не знает ни горя расставания, ни мук ревности, ни ужаса измены. Но отказать Лайне в ночлеге он не мог, а на утро философия была разрушена внезапно пробудившейся страстью. Альберт так до конца и не понял, любил ли его Лайне или просто терпел рядом с собой.

Но здесь заканчивалась поэзия и начиналась его третья страсть. Страсть к мужчинам. И здесь же начиналась его кара.

Альберт не мог определить, когда и где он заразился, до появления Лайне, он встречался с разными мужчинами. Да что греха таить, даже после того как он стал жить с постоянным партнером он не смог изменить своим привычкам и перестать знакомиться в барах со случайными парнями, желающими получить минутное удовольствие. Но он был уверен лишь в одном, смерть Лайне была его виной. Он умер два месяца назад, в больнице, ночью, в одиночестве. Утром Альберту позвонили и сухо сказали, что Лайне скончался. Уже позже на похоронах он узнал, что о смерти любовника ему сообщила мать покойного. Это было его последней волей, и чопорная женщина не смогла отказать умирающему сыну.

Сначала Альберт думал, что легко перживет это, думал, что его чувства к Лайне мало отличались от чувств к другим мужчинам, но он ошибся. Через три дня он не смог совладать с горем и попытался повеситься на люстре в гостиной. Но люстра не выдержала и он с больно ушибленной спиной и начинавшим наливаться синяком на шее, был вынужден убирать осколки стекла на ковре. Других попыток самоубийства он не предпринимал. Не хватало смелости, хотя он говорил себе, что это просто воля судьбы и другие попытки так же были бы неудачными.

После смерти Лайне кружок литераторов распался. Сначала исчез турок (Альберт подозревал, что тот ходил на собрания исключительно из-за любви к Лайне), а потом ускользнула из его жизни и лесбиянка-русалка. Их просто не стало, и квартира снова стала пустой и безжизненной. Только теперь философия уже не помогала, потому что он вкусил запретного плода и понимал, от чего пытается отречься.

Он не знал, сколько ему осталось, пока он чувствовал себя хорошо, только иногда случались странные провалы в памяти и он стал еще более рассеянным. Но в остальном все было не плохо. Но Альберт не мог не понимать, что в один прекрасный день его увезут в больницу, где в одиночестве он скончается на чужой постели, так же как и его любовник. Только вот в отличие от Лайне у него не было матери, которой он мог бы позвонить, его родители давно умерли, так и не узнав о его «голубой» жизни. И тогда он решил уехать. Он подумывал о Франции, родине Верлена и Рембо, тех поэтов, именем которых Лайне назвал их маленький кружок.

«И теперь я свободен от всех экипажей,
В трюме то ли зерно, то ли хлопка тюки...
Суматоха затихла. И в прихоть пейзажей
Увлекли меня волны безлюдной реки»
.

Эти строчки из Пьяного корабля, Рембо, сейчас лучше всего передавали его состояние.

Его здесь ничего не держало, единственное его достояние – картины, он решил продать, после смерти Лайне они потеряли для него былое очарование. О продаже квартиры он тоже смог договориться, оставалось завершить еще кое-какие дела, привести в порядок документы, и можно было улетать. Он был почти счастлив, только две вещи омрачали радость от предстоящей поездки: постоянная тоска по Лайне и участившиеся провалы в памяти.

Сейчас он снова стоял посреди спальни, и не мог вспомнить, как сюда попал. Ему казалось, что он собирался готовить обед, он помнил, что даже достал из морозильника цыпленка, а потом пустота. Альберт глянул на себя в напольное зеркало и удивился еще больше. Он был одет в нарядную яркую рубашку, новые брюки с аккуратно заутюженной складкой, на шее у него был повязан любимый пестрый шейный платок. Он провел рукой по волосам, потрогал лоб и опустился на краешек кровати. Каждый раз после такого провала он чувствовал себя обманутым и морально измотанным. Казалось, что его собственная голова играет с ним злую шутку. Альберт не мог понять, зачем он вырядился в эту парадную одежду, неужели он собирался куда-то иди. И тут он услышал голоса. Говорили в гостиной, двое мужчин, и ему на секунду показалось, что все это и смерть Лайне и продажа квартиры и его страшная неизлечимая болезнь, все это лишь привиделось ему. И он сейчас войдет в гостиную и уведет там усатого турка спорящего с его Лайне о поэзии, и маленькую лесбиянку, по обыкновению сидящую в большом кресле у окна, поджав под себя ноги. Он даже выскочил в прихожую, но там понял, что ничего такого не будет и это самообман. Голоса были чужими, незнакомыми. Они, и правда, спорили, но уж точно не о поэзии. Альберт на цыпочках вернулся в спальню, плотно запер за собой дверь и, сжав руками виски, стал ходить по комнате взад-вперед, тщетно пытаясь вспомнить, кто же те люди, что сидят в его гостиной и что им от него нужно. Но это было бесполезно, он ничего не помнил. Тогда он стал предполагать, было три варианта: клиенты, желающие получить свои портреты (у него действительно остался один незаконченный портрет), риэлторы или покупатели картин. Еще немного подумав, он пришел к мысли, что это все же покупатели, потому что несколько часов назад он разговаривал с одним из них, только вот он назначил ему встречу на завтра, но все могло измениться, а он мог и забыть. Глубоко вздохнув, он пошел в гостиную.

Их было двое. Один худой, в крупных, совершенно ему не идущих очках, какой-то выцветшей рубашке в мелкий цветочек и коротких, не достающих ему даже до ботинок джинсах. Второй покрупней, с густыми вьющимися волосами, широкими плечами и холодными пронзительными голубыми глазами. Они сидели рядом, на диване и громко о чем-то спорили. Когда он вошел, они разом замолкли и повернулись к нему, казалось, что голубоглазый напуган и смущен. Альберт попытался изобразить дружелюбную улыбку, но видимо это не удалось, потому что голубоглазый вскочил с места и сказал:

- Вы извините, мы пойдем. Вышла ошибка.

«Им не понравились картины», подумал Альберт, а вслух сказал:

- Нет, нет никакой ошибки, я тот человек, который вам нужен, и если вы хотите, то я смогу уступить вам.

Голубоглазый напрягся, сощурился, поджал губы, и снова сел на диван. Второй плотно свел колени, положил на них худые руки и, повернувшись к нему, настороженно спросил:

- Вы вызвали полицию?

Альберт замер на месте, несколько секунд смотрел на незнакомцев, а потом быстрыми шагами отошел к окну. Шторы были задернуты, он растерянно посмотрел на них, словно видел в первый раз и резким движением раздвинул. Комната наполнилась ярким солнечным светом, Алберт открыл одну створку окна, вдохнул жаркий, пропитанный запахами города воздух и повернулся к незнакомцам. Они сидели все там же, на диване, только теперь повернулись к нему и внимательно следили за его реакцией. Теперь он был уверен, что это не покупатели, не риэлторы и даже не клиенты, пришедшие за своим портретом. Его клиентура была другой, утонченные барышни, экзальтированные юноши, гомосексуалисты, пришедшие к нему по рекомендации их общих знакомых, эти же были другими, совсем другими. Ему на несколько минут показалось, что лицо худого ему знакомо. Альберт попытался вспомнить, где он мог видеть его, но это ничего не дало, и он отогнал от себя эти бесполезные мысли. «Кто же это?», думал он. « Почему я впустил их? Кто они? Кто?». Ему стало страшно, почему-то он вспомнил все ранее слышанные им истории про грабителей, бандитов, рэкетиров, приходящих к честным людям и требующим огромные суммы денег, угрожая физической расправой. Так неужели и он стал их жертвой. Альберт снова оглядел незнакомцев, одеты неряшливо, позы напряженные, холодные глаза, пожалуй, его предположение было верно. Стараясь чтобы незнакомцы не заметили его маневров, он словно от нечего делать стал бродить по комнате, они, молча и не отрываясь, следили за ним глазами. Он искал что-то, чем смог бы защитить себя: нож, газовый баллончик, ( хотя баллончиков в его квартире отродясь не водилось, а ножи нужно было искать на кухне) или что-то другое, могущее ему помочь. На столе стояла полупустая кружка с остывшим уже кофе, рядом лежала перьевая ручка, на маленьком столике рядом с телевизором гипсовая фигурка фавна, газета и фантик от конфеты, но все это было совершенно бесполезным.

- Так вы вызвали полицию? – повторил свой вопрос худой и поднялся.

Альберт резко остановился, испуганно посмотрел на него. Он не знал, что ему делать, сказать, что он вызвал полицию, тем самым солгать, может бандиты испугаются, и уйдут. Но ведь это может вызвать обратную реакцию, злость, ненависть и… Он даже боялся думать об этом.

- Я очень больной человек, - сказал он и вернулся к окну.

Бандиты переглянулись. Голубоглазый перевел на него взгляд и Альберт понял, что от этого человека не стоит ждать жалости. Эти холодные, жестокие глаза, в них не было и намека на милосердие, ни тени сожаления. Это были глаза настоящего убийцы. Но, тем не менее, он продолжил:

- Я не знаю, сколько мне осталось жить, - он снова пересек комнату, подошел к столу, оперся об него рукой. Страх сковывал его, сердце бешено стучало в груди, на спине выступил холодный пот, ягодицы сжались.

Бандиты опять переглянулись. Голубоглазый тоже поднялся и тогда Альберт не выдержал, нервы сдали, и он громко истерично завизжал:

- Не трогайте меня, я вам ничего не сделал. Не трогайте, - он схватил со стола перьевую ручку, швырнул ее в голубоглазого, но промахнулся и та, ударившись о стену отлетела в другой угол комнаты. Он попытался бежать, повернулся к бандитам спиной, рванул к двери, но был пойман чьей-то рукой за предплечье. Пальцы сильно сжимали его руку, до боли. Он обернулся и увидел эти холодные, словно сделанные изо льда глаза.

- Что вам надо? – вскрикнул он и попытался вырваться.

- Успокойтесь, - сказал бандит. – У меня к вам тот же вопрос, что вам от меня нужно! И не надейтесь убежать, у меня сильные руки и я могу ударить вас.

В этом Альберт не сомневался, этот мог, еще как мог, причем не просто ударить, а забить до смерти.

- Я болен, - повторил он, словно эти слова были заклинанием. – Очень болен, и у меня провалы в памяти. Я не помню, кто вы и не знаю, зачем вы пришли.

Голубоглазый отпустил его руку и вернулся к дивану. Его приятель заговорил:

- Мы пришли к вам, чтобы узнать, зачем вы преследуете нас?

- Я?! – Альберт растерялся, он ждал чего угодно, только не этого. - Я вас впервые вижу, я никогда вас не преследовал.

-Не лгите, - голубоглазый снова поднялся и подошел к нему. – Вы говорили с моей женой в парке, вы следили за нами в торговом центре. Я не идиот. Вы хотите отомстить за смерть вашего любовника?!

Альберт вздрогнул, осведомленность этих людей пугала. Откуда им было известно про Лайне?

- Видите, я прав! – голубоглазый внимательно смотрел на него, - Вы вздрогнули, значит, я прав!

- Вы его родственники? – предположил Альберт.

- Нет, - ответил худой. – Вы прекрасно знаете кто мы. И не нужно делать из нас идиотов. Это вы написали ту записку?

- Какую записку? Я пишу стихи, я не пишу записок, - это был какой-то странный аргумент, но Альберт не подумал об этом.

- Ага, стихи, - худой поднял в воздух палец и поглядел на своего приятеля. – Значит, вы пишете стихи.

- Да, а что в этом такого? Мы вместе с Лайне писали стихи. Откуда вы знаете про него? Кто вы? И что вы хотите от меня?

- Лайне? – казалось, голубоглазый растерялся.

- Да, его так звали. Моего друга так звали, вы же говорите, что знаете про его смерть, тогда почему не знаете, как его зовут?

Худой опустил палец и сглотнул.

- А как же Брингер? – спросил он.

- Какой Брингер?

- Ну, как же, ведь вы должны мстить за его смерть иначе, зачем вам преследовать нас.

- Я не знаю никакого Брингера, и знать не хочу, - Альберт почувствовал облегчение, эти бандиты просто ошиблись адресом, теперь все выяснялось, и они скоро уйдут, он даже улыбнулся. – Видимо это ошибка, вы, наверное, перепутали квартиры, так ведь? Ведь вам не я нужен.

- Нет, никаких ошибок быть не может, - сказал голубоглазый. – Вы преставали к моей жене в парке, она узнала вас. И в торговом центре были тоже вы.

- В каком парке? К какой жене? Я голубой, меня не интересуют женщины. А в центре. Да, я был там сегодня, хотел купить чемодан, я улетаю во Францию через четыре дня.

- Сегодня утром в парке, вы подошли к моей жене и спросили ее, не видела ли она здесь настоящих поэтов.

- Утром? – Альберт вздохнул, он не помнил утра, у него был очередной провал. Да, он действительно был в парке, но не помнил, чтобы говорил там с кем-то. – Я не помню этого. Я болен.

- Так вы не знаете нас? – худой подошел к нему совсем близко и заглянул в лицо.

- Нет, не знаю. И этого, как его фамилия, о котором вы говорили, что он мой любовник.

- Брингера? – помог худой.

- Да, Брингера, я тоже не знаю.

- И вы говорите, что улетаете во Францию? – худой посмотрел на своего приятеля.

- Да, я улетаю во вторник, продаю все и улетаю.

- У вас есть билет?

- Конечно, - Альберт подошел к столу, выдвинул ящик и достал конверт с билетом. – Вот, - он помахал им в воздухе.

Бандиты переглянулись.

- Извините, это недоразумение, - сказал голубоглазый и попятился к двери. – Мы пойдем.

Они вышли в прихожую, и через несколько секунд он услышал, как хлопнула входная дверь. Альберт убрал билет в ящик стола, выбежал из комнаты, подошел к двери, запер ее на все замки и потом вернулся в гостиную.

Да, он считал себя убийцей, но он был не тем, кто был нужен этим людям, совсем не тем.

Глава тринадцатая
Расследование в стиле Дэвида Линча.

Дома Рихард не мог найти себе места. Он бродил по пустой квартире, не зная чем ему заняться. Хотелось действовать, хотелось идти куда-то, расследовать убийство, но куда идти и что делать он не знал. Тилль, перед тем как уехать сказал ему, что лучшим вариантом сейчас будет подождать до завтра, поговорить с ребятами, а потом отправиться в полицию и отдать им диск. В словах Тилля было много разумного, но Рихард все же в душе мечтал сам докопаться до истины. Он не задумывался о причинах своего желания, но если бы копнул поглубже, то наверняка понял бы, что это желание было порождением его тщеславия, стремлением быть всегда и везде первым и самым значимым, но другим, да и себе, он говорил, что просто выполняет последнюю волю убитой подруги.

Постепенно он начал чувствовать сонливость. Рихард взглянул на часы, была половина шестого, еще слишком рано, чтобы ложиться спать. Тогда он пошел на кухню, сварил чашку кофе и вернулся с ней к компьютеру. Несколько минут он просто смотрел в монитор, на заставку на рабочем столе, а потом вошел в Интернет. У него не было конкретной цели, от нечего делать он набрал в поисковике имя Ангелы. О ней было несколько упоминаний, два в прессе и пара в блогах. Какая-то девочка, видимо фанатка Ангелы, в своем онлайн дневнике сокрушалась о смерти журналистки. Круспе пробежал глазами ее запись и вышел из дневника, все это было невыносимо скучно. Тогда он решил посмотреть, что же твориться в мире музыки. Он набрал «самый ожидаемый альбом в Америке» с тайной надеждой прочитать в списках название своего проекта, но наткнулся на альбом Апокалиптики, в записи которого принял участие Тилль, и совсем уж ему ненавистный проект Танкяна, Elect the Dead, выход которого планировался в октябре 2007 года. К Сержу, он относился ровно, музыку его уважал, но его немного тревожило то что, кажется его сольная карьера, получалась менее успешной, чем у Танкяна. Наконец он нашел и Emigrate, открыл страницу, почитал отзывы - практически все негативные. Ему стало неприятно, внутри все похолодело и сжалось в комок, но он все равно продолжал читать. Некоторые фанаты Rammstein обвиняли его в предательстве, заранее проклинали за то, что он собирается развалить группу. Некоторые говорили, что, по сути, его уход ничего не решит, в конце концов, его всегда можно заменить. Это было больно, очень. Группа, создание которой он целиком и полностью приписывал себе, по его мнению, не должна была существовать без него, но фанаты считали иначе. Он почитал отзывы о выложенных уже в интернет песнях, и ему стало еще противней, почти никому они не нравились, почти все говорили, что он делает второсортный продукт. На некоторых форумах говорили о том, что у него нет данных вокалиста, а стихи его уступают стихам Тилля. Наконец он нашел в себе силы и вышел из Интернета. Забытый им кофе остыл, он взял наполовину выпитую чашку и пошел на кухню, машинально помыл ее, поставил на сушку. Было гадко, хотелось кому-нибудь пожаловаться, казалось, что его предали и вытерли об него ноги. Те люди, которые должны были по определению позитивно отнестись к его деятельности, фанаты, вдруг критиковали его, оскорбляли, унижали. Он вернулся в комнату, взял телефон, набрал Тилля.

- Алло, - ответил вокалист.

- Я сейчас заглянул в Интернет, и прочел там столько гадости о себе, - сказал он и сел на диван.

- Я говорил же тебе, что в сети куча идиотов, и не стоит туда даже соваться. Рихард, ты сам виноват, что полез. Предупреждал ведь тебя.

- Они говорят, что все, что я написал – дрянь и второсортный продукт. Они обвиняют меня в том, что я собираюсь развалить группу, они говорят, что я бездарь.

- Не обращай на них внимания.

- Как не обращать?! Это же фанаты! Понимаешь, это не какие-то там идиоты, а фанаты Rammstein, и если им это не нравиться, то кому вообще это надо? Для кого это? Для себя? Ну, да. Может где-то я это делал и для себя, но все же я хотел бы одобрения, я хотел бы, чтобы меня поняли. А они придрались к тому, что в песнях электроника одна, что я не вокалист, говорят, - Рихард прилег, закинул ноги на спинку дивана.

- Ты ведь изначально делал все это для другой аудитории. Ты сам мне говорил, что это что-то другое, почему ты обращаешь внимание на всяких дураков. Рихард, кто сидит на этих сайтах – дети, и тебе важно, что они думают? Да забей. Во-первых, они так не думают, они просто пишут всякую ерунду, а во-вторых, их мнение для тебя не должно что-то значить. Ты делаешь то, что тебе нравиться, ты получаешь удовольствие от своей работы, а на всяких идиотов, просто забей.

- Тебе легко говорить, потому что тебя так никто не воспринимал, - Рихард немного помолчал, спустил ноги на пол, сел, облокотившись о спинку. - Никогда.

- Да, неужели, - Тилль усмехнулся. – Ты что считаешь, что меня все любят? Ты заблуждаешься. Тот же Брингер, он ненавидел меня. Да и с «Мессером» не все было так уж и гладко.

- Брингер был сумасшедшим.

- А они – дети. Риха, не заморачивайся.

- Для кого я все это делаю? Ради кого? Никому не нужно, бросить все хочется, и уйти куда-нибудь, - он снова улегся, вытянулся во весь рост, закинул руку за голову, закрыл глаза.

- В монастырь? Не выдумывай всякой чепухи. Да к тому же всего альбома еще никто не слышал, как они могут судить.

- Они и не хотят его слышать.

- Ну, значит, не для них ты работаешь.

- Между прочим, о Серже таких отзывов нет.

- О ком?

- Серж Танкян, солист SOAD он тоже сольник выпускает, - Рука затекла и Круспе снова сел, скрестив ноги по-турецки.

- Риха, как ты можешь сравнивать себя с солистом System of A Down? Это совершенно другая музыка, это другая аудитория, да и вообще у каждого своя судьба. Танкян – изначально вокалист, а ты гитарист. О чем ты вообще говоришь? Прекрати это самоуничтожение, делай то, что тебе нравиться. Занимайся своим альбомом и не морочь себе голову.

- Ты думаешь? Тилль, ты считаешь, что мой альбом, мой проект он… - Круспе замолчал, пытаясь подобрать нужное слово.

- Твой проект тебе нужен, и это самое главное. И не смотри ты в Интернете этом, ты слишком близко к сердцу критику принимаешь, не порть себе нервы. Всегда найдется кто-то, кто захочет плюнуть тебе в душу, и ты должен это понимать.

Рихард вздохнул, после разговора с Линдеманном ему стало легче.

- Ладно, Тилль. Спать я хочу жутко, пойду, прилягу.

- Самое мудрое решение, давай, спокойных снов.

Рихард отключился, поднялся с дивана и положил телефон на базу. На часах было пятнадцать минут седьмого. По-прежнему рано, но у Рихарда уже не было сил бороться с сонливостью. Глаза слипались, он провел рукой по лицу, кончиками пальцев потер веки и медленно пошел в спальню.

В спальне был полумрак, плотные шторы почти не пропускали света. Было жарко и душно, кондиционер сломался два дня назад, а у него не было времени вызвать ремонтников. Рихард подошел к окну, приоткрыл обе створки, плотно задернул шторы и вернулся к кровати. Раздевшись, он лег сверху на пододеяльник, закрыл глаза. Шум улицы мешал ему, он слышал проезжающие мимо машины, гомон голосов пешеходов, плачь ребенка, кто-то из соседей гремел посудой, но у него не было сил встать и закрыть окно. Постепенно он привык к этому шуму и стал воспринимать его как что-то естественное, мысли его стали путаться и он уснул.

The killer awoke before dawn, he put his boots on
He took a face from the ancient gallery
And he walked on down the hall

Рихард открыл глаза, сел на кровати. Фраза все еще звучала у него в ушах. Он чувствовал в ней какой-то скрытый смысл, глубоко спрятанную гениальность и связь со всем тем, что сейчас происходило в его жизни. Она казалась ему знакомой, словно он уже слышал ее раньше, но спросонья он никак не мог сообразить, где и когда. Голова была тяжелой. Он рукой нашарил выключатель на тумбочке, зажег ночник, посмотрел на часы. Была половина третьего ночи. Он проспал почти восемь часов.

«The killer awoke before dawn» подумал Рихард, нет, эти строчки определенно что-то значили. Рихард представил, что если их положить на музыку, то вполне возможно из этого получиться отличный хит. Он поднялся с кровати, босиком пошел в гостиную, зажег там свет, нашел ручку и быстро записал слова на бумагу. Посмотрел еще раз, и снова испытал это чувство узнавания, где-то на задворках его сознания даже начала проясняться картина: его комната в старом доме, плакат любимой группы на стене и какая-то музыка играющая внизу на первом этаже. Но какое отношение эти воспоминания тридцатилетней давности могли иметь к делу? Этого он не знал. Ему никогда раньше не снились стихи, он слышал, что такое бывает, поэт, проснувшись, понимает, что во сне сотворил что-то гениальное, у многих поэтов рядом с кроватью всегда лежит тетрадь и ручка, чтобы успеть записать внезапно пришедшее. Он был не из таких, стихи рождались у него только в часы бодрствования, да собственно это, внезапно приснившееся тоже нельзя было назвать стихами. Но все равно в этом что-то было, особенное, волшебное, какая-то магия. Но этого было мало, из трех строчек нельзя сделать песню. Рихард сел в кресло, взял листок, другую руку положил на подлокотник, подпер ладонью щеку и несколько минут напряженно всматривался в написанное. Глаза устали, он прикрыл их. Ничего на ум не приходило, он начал снова задремывать, рука соскользнула с подлокотника, он вздрогнул и открыл глаза.

- Черт, - тихо выругался он. Ему хотелось, во что бы то ни стало закончить это сейчас, пока еще он понимает значимость этих слов, завтра момент уйдет и ему все это покажется полным бредом. Он читал строчки снова и снова, ища рифму, ища слова для продолжения. «Убийца пошел, куда он шел?», думал он. « Убивать, конечно. Только кого? Ребенка? Врага? Женщину? Может это наш гей, он идет убивать нас? Ночью, при свете луны? » Он даже сочинил красивую фразу про неровный свет луны, только вот слово луна совершенно не рифмовалась ни с одним из слов в предложениях. Размышляя, Круспе даже забыл о том, сколько сейчас времени, машинально протянул руку, взял трубку и набрал Тилля. Вокалист долго не отвечал, наконец, в трубке послышался его сонный голос:

- Ты с ума сошел, Риха?

- Тилль, мне сейчас приснилось такое. Послушай, это что-то особенное, - и он зачитал ему строчки с листка. Тилль некоторое время молчал, а потом тихо спросил.

- И что?

- Как что, ты не понимаешь, это что-то такое, значимое. Просто нужно закончить, а у меня не получается. Это может быть хитом, это настоящее. То, что сейчас волнует всех нас. Важное очень и особенное.

- Риха, ты на часы смотрел?

Круспе вздрогнул, действительно, сейчас была глубокая ночь и он конечно же разбудил Тилля.

- Извини, я так увлекся. Прости.

- Ты хочешь мне сказать, что тебе приснились эти слова?

- Да, в том то и дело, приснились. Но я застопорился, знаю, это не должно быть концом, там должна быть какая-нибудь история, история жизни и смерти.

- И тем не менее это именно конец. Father i want to kill you. Mother i want to fuck you, - тихо сказал Тилль.

- Ну да, что то в этом духе, - Рихард замолк, ему опять показалось, что он уже где-то это слышал. – Ну не так, конечно натурально. Я думал что-то более завуалированное. А то получается что это не мои мысли, ненависть к отцу, секс с матерью, это - чужое.

- Риха, - Тилль немного помолчал. – Это итак чужое, это все чужое. Я не пойму, ты издеваешься надо мной, да?

- В смысле?

- В прямом, ты звонишь мне посреди ночи, диктуешь в трубку текст Моррисона и еще требуешь какого-то продолжения? Это шутка?

- Моррисона? – Рихард снова замолчал. Теперь он понял, да, конечно, тогда, тридцать лет назад он слышал именно эту песню, она играла внизу в гостиной, песню группы Doors, The End, но как он мог подумать, что это его слова? Почему? Круспе подумал еще немного и сказал. - Так он говорил со мной.

- Кто?

- Джим Моррисон, эти слова, у меня было ощущение, что кто-то сказал их мне прямо на ухо, я даже проснулся от неожиданности. Тилль, в этом что-то есть. Это знак.

- Знак? Что за знак ты в этом увидел.

- Ну, как же. Убийца спускается в холл, надев маску, чужое лицо и идет убивать. Мы не того ищем, Ангелу убил кто-то, кто выдает себя за другого. Этот человек в жизни не убийца, понимаешь, он кто-то другой. Может семьянин тихий, или клерк. Может это моя соседка старушка снизу. Тилль, это точно знак свыше.

- Ты что перед сном Линча смотрел?

- Какого Линча?

- Суд Линча, твою мать! – Тилль вздохнул. - Дэвида Линча, режиссера.

- Нет, почему ты так решил.

- Да потому что только у Линча такие заморочки. Если тебе вдруг сниться какая-то песня, причем чужая, то это не всегда значит, что тебе подали знак. Иногда, Рихард, это значит, что ты слышал ее недавно, к примеру, вчера.

- Я сто лет ее не слышал.

- Правда? А в кафе? Где мы с Олли встречались, не припоминаешь?

- Нет.

- Но, тем не менее, она там играла, тихо, фоном, на заднем плане. Надеюсь, ты теперь успокоился и понял, что ничего особенного не произошло? Я хочу спать, Риха, и не смей мне больше звонить в такое время по таким пустякам.

Тилль отключился. Круспе еще какое-то время просидел в гостиной, вертя листок с текстом в руках, а потом смял его, бросил в мусорную корзину и пошел спать.

Продолжение следует...

   URL: https://www.rammsteinfan.ru/fanworks/docs/der_wahnsinn_next4/